— И за такого человека хочешь ты выйти замуж?! — с отчаянием спросил отец.
Я молчала.
— Никогда не будет у тебя спокойной минуты, — добавил он.
Я снова не ответила.
Он взволнованно ходил взад и вперед по комнате. Потом чуточку успокоился. Посмотрел на меня долгим взглядом. Честная натура не позволила ему скрыть от меня и другое:
— Правда, повстречал я и таких людей, что нахваливали Бела Куна, говорили: «Умница! Поглядите, еще в депутаты выйдет!» Но что мне депутат-социалист? Жалованья-то у него все равно не хватит, чтобы содержать семью… Уже не говоря о другом: он ведь должен помогать и родителям, они бедные люди. Плохого про них я, правда, не слыхал, только что живут они в предместье, в домике с земляным полом.
После этого отец произнес еще несколько «теплых слов» о нынешней беспечной молодежи. Теперь уже и я вошла в эту категорию. Потом добавил, что в его время никто так замуж не выходил. И вдруг он снова вошел в раж и сказал:
— Если ты не откажешься от этого брака, я увезу тебя домой, в Надьенед. Там уж, будь спокойна, забудешь про Бела Куна. Но если раздумаешь выходить за него замуж, можешь оставаться в Коложваре.
Перечить ему не было смысла. Я молчала. И не раздумала.
На другой день после отъезда отца мы с Бела Куном решили, что преодолеем все препятствия.
Разумеется, решение это исходило прежде всего от Бела Куна. Его никогда не приводили в уныние препятствия, напротив, только пробуждали в нем азарт борца, мобилизовали запасы энергии и жизнерадостности, которой, особенно в молодости, у него было хоть отбавляй. Причем вовсе не спокойной жизнерадостности, той, что объясняется подчас малыми запросами к жизни, примирением с судьбой, а беспокойной, взрывчатой, идущей от бурного темперамента, пытливого ума и необычайно доброго сердца, которое мгновенно отзывалось на все толчки, происходившие в жизни людей.
Бела Кун принадлежал к тем счастливцам, что тысячью нитей связаны с окружающим миром, поэтому не ведают одиночества, не замыкаются в каморку собственной души, где неизбежно душно и грустно любому. Быть может, только к концу жизни вынужден был он, что называется, несколько «уйти в себя», потому что слишком уж чувствительно и последовательно обрубали его связи с внешним миром.
Но это было много позже. Теперь же, вспоминая молодого Бела Куна, я вижу перед собой порывистого человека, быстрого и, я сказала бы, веселого насмешливого ума, ничуть не эгоцентричного, а естественно и легко входящего в окружающий мир, — будь то природа, люди, книги…
