— Та-ак! Оказывается, и Саше Петренко могут мешать, — сказала она, уже не улыбаясь, и резко, требовательно решила: — А кому где сидеть, еще посмотрим! Продолжим урок.
И урок шел. Но что на нем было — не знаю. Я старался не смотреть на Сашку, но и слушать не мог. Был как больной. В висках стучали противные молоточки, и голова отяжелела.
И зачем только мать решила переезжать от бабушки? Ну и что ж, что комнатка тесная? Ведь мы-то в ней помещались? Зато какая отличная была старая школа, какие там настоящие ребята! Не то что эти… Только подойдешь к кому-нибудь — все либо нос задирают, либо просто уходят, как будто я прокаженный. Одна только Надькина соседка по парте — краснощекая девчонка с таким круглым лицом, что все называют ее Луной, смотрит на меня как-то жалостно. Но ведь не буду же я дружить с девчонками!
На третьем уроке я не выдержал и спросил у Саши:
— Чего ты на меня дуешься?
Он промолчал и отодвинулся подальше. Сидел он как-то странно, боком, и я впервые заметил, что его худенькое лицо заострилось, а под глазами залегли синяки. И веки были красные, припухшие.
— Ты думаешь, я тебе долг не отдам? Подожди только. Достану и отдам.
— Деньги я с тебя и так получу, — сказал Сашка сквозь зубы. — И за милицию получу.
— За какую милицию? — удивился я.
— Сам знаешь!
— Но я же ничего о тебе не говорил…
Как раз в эту минуту учитель засек наш разговор, и пришлось стоя выслушивать замечание.
А на переменке Чеснык подошел к Маркову и Шабалину и громко, чтобы я слышал, сказал:
— Ну, сил моих нет сидеть с этим стукачом!
Женька и Рудка переглянулись, и к ним сразу подошло еще несколько ребят.
— Он же в милицию на меня заявил, — пояснил Сашка. — Говорил, что я его в шайку втягиваю. А милиция отцу сообщила. — Сашка не договорил, лицо у него как-то странно скривилось — не то жалобно, не то победно. — А отец, когда домой вернулся, так мне дал, что я аж сидеть не могу…
Рудка посмотрел на него с явным уважением и деловито спросил:
— Ремнем?
— Ремнем — это б еще ничего: он широкий, плоский. А он ремешком от рабочих брюк. Тоненький, засаленный… Как врежет, как врежет!
Жалобы на Сашкином лице уже не было. Он говорил так, словно ему было приятно вспоминать о порке, и, обернувшись ко мне, процедил:
— Это ж его счастье, что у него отца нет… А то б знал, как стучать на своих!
И все посмотрели на меня, как на очень счастливого человека: у меня нет отца, который бы меня порол. Только Женя нагнул курчавую голову и, глядя в пол, глухо спросил:
