. С секретарем областного комитета партии Михаилом Ефимовичем Михайловым, который с 1935 г. возглавил Калининский обком, Хрущев дружил, считая его очень хорошим человеком и перспективным работником
[212]. Секретарь Тульского горкома Яков Григорьевич Сойфер был охарактеризован комплиментарно, как «партийная совесть, кристальной честности человек»
[213].
Не забыл Хрущев и о руководителях областной и городской исполнительной власти. Председателя Моссовета Николая Александровича Булганина он характеризовал как очень поверхностного, легковесного человека, хотя первоначально тот произвел на него очень хорошее впечатление[214]. Правда, председателю Мособлисполкома Николаю Алексеевичу Филатову, которого Хрущев знал очень хорошо, кроме внешности – «высокий, красивый мужчина, носивший маленькую французскую бородку», – не дал никакой характеристики[215].
Как же работал Московский комитет в это время? На одной из районных конференций 1931 г. Л.М. Каганович говорил: «А есть у нас брак в работе? Сколько угодно. В чем он выражается? В том, например: по плану ставят вопрос в президиуме Моссовета, в бюро райкома, в бюро обкома, в бюро ячейки, слушают доклад, доклад слушают час, потом четыре часа прения, потом иногда получаешь, что гора родила мышь, а иногда мышь родит город [так в тексте. Правильно: “гору”. – К. Л.] – огромную резолюцию. В результате что получается? Дела не получается, а пять часов ушло. Разве это не есть 50 % брака? (Аплодисменты). Или если напр[имер] начинается заседание в 10 утра, кончается в 1 час ночи, люди слушают доклад, все что полагается по штату, по всем порядкам: и звонок председателя, и синее сукно за столом, и чай с бутербродами, и речи о регламенте, и порядок дня – все есть, а дела от этого?»[216] Именно чашка чая превратилась со временем в символ кулуарных договоренностей между различными руководителями. В начале 1935 г., незадолго до своего ухода, на одном из совещаний Каганович предупреждал: «Панибратство в работе самое вредное, чаепитие в работе – самое вредное дело. На этакой фамильярности, взаимно амнистированном настроении, далеко не уйдешь – они ведут к тому, что потом работник, к которому относятся замечательно, любезно, гибнет, так как он не чувствует строгости и политического воспитания. У нас не семейки, а государство, мы отвечаем перед тысячами»[217]. А уже в 1937 г. М.Е. Михайлов, бывший секретарь МК, вспоминая об этих заседаниях, дал им соответствующую новому времени трактовку: «Человек, который работает без огня, человек, который политически отсиживается телом в своем учреждении, такой человек политически понемножку загнивает. Таков чаепитчик, с которым мы в Московской организации имели большую борьбу. Что это за категория такая? В Москве их так называли, товарищи, наверно, помнят. Чаепитчик – это человек, который потерял веру в наше дело, человек, который ни с кем не хочет ссориться, человек, который тратит на дело час, а на потеху все время. Это человек, который понемножку становится агентом врага»
