«Сталинский питомец» — Николай Ежов - Никита Васильевич Петров, Марк Янсен

В настоящее время историческая литература о времени правления Сталина подробно останавливается на роли и масштабах террора, и мнения историков о различных фактах и их интерпретации расходятся, однако особых различий во взглядах по поводу определяющей роли явления, которое мы сейчас называем Большим террором 1937–1938, нет. В течение 15 месяцев было арестовано около 1,5 миллиона человек, почти половина из которых была расстреляна. И главным исполнителем этой гигантской операции стал шеф органов безопасности сталинского государства — Николай Ежов.

Вплоть до недавнего времени об этом человеке было известно очень мало, а то, что было известно, являлось в значительной степени вымыслом. Трудно представить себе, но Ежов был одним из тех шефов «тайной полиции», которые наиболее превозносились советской пропагандой. Необычайный кратковременный культ Ежова в 1937–1938 годах был беспрецедентным по масштабам. В то время Сталин относился к Ежову весьма благожелательно; как свидетельствует Хрущев, он даже придумал ему ласковое прозвище: ежевичка^>{3}.

Сталин безгранично доверял Ежову. Он получил персональное право выносить смертные приговоры в так называемых «национальных операциях», а ответственность за вынесение смертных приговоров в таких операциях, как так называемая «кулацкая» (в соответствии с приказом № 00447[1]) возлагалась даже на нижнее звено, то есть на руководителей республиканских и областных управлений НКВД. Со времени «Красного террора» 1918–1921 годов никогда до или после этого в советской истории не было таких примеров. В 20-е и 30-е годы все смертные приговоры утверждались на самом высоком уровне, то есть на уровне Политбюро. Даже предшественники Ежова — Менжинский и Ягода, возглавлявшие Коллегию ОГПУ, выносившую такие приговоры, официально должны были получить предварительное разрешение Политбюро. Таким образом, с начала 1937 и до ноября 1938 годов Ежов стал не только глашатаем, но и символом новой формы террора в Советском Союзе.

Его кратковременное торжество, продолжавшееся лишь полтора года, сменилось внезапным полным и хорошо организованным забвением. Сталин запретил даже упоминать его имя, причем, возможно, не только потому, что оно могло вызывать нежелательные воспоминания, но и потому, что оно просто раздражало его. Например, в 1949 году, поучая Вылко Червенкова и других болгарских руководителей, как лучше организовать работу органов внутренних дел в их стране, Сталин, ссылаясь на советский опыт, упомянул в негативном контексте имя Ягоды, но при этом ничего не сказал о Ежове