Холодный мир. Сталин и завершение сталинской диктатуры - Олег Витальевич Хлевнюк, Йорам Горлицкий

В 1970-е годы, вспоминая о методах работы Сталина, один из наиболее верных и осведомленных его соратников, В. М. Молотов, рассказывал: «[…] Стоит вспомнить постановления Совета министров и ЦК. В Совете министров их принимали очень много, в неделю иногда до сотни. Все эти постановления Поскребышев (помощник Сталина. — Авт.) в большом пакете направлял на дачу на подпись. И пакеты, нераспечатанные, лежали на даче месяцами. А выходили все за подписью Сталина. […] Естественно, вопросы выяснялись, если они были неясными, но читать ему все эти бумаги, конечно, было бессмысленно. Потому что он просто стал бы бюрократом. Он был не в состоянии все это прочитать. […] Сталин спросит: Важный вопрос? — Важный. Он тогда лезет до запятой. А так, конечно, принять постановление о том, сколько кому дать на одно, на другое, на третье, — все это знать невозможно. Но централизация нужна. Значит, тут на доверии к его заместителям, а то и наркомам, членам ЦК»[1]. Эта практика принятия решений, отмеченная Молотовым, отражала одно из главных противоречий сталинской диктатуры. Укрепляя и оберегая от малейших угроз свою власть, Сталин стремился к максимальной централизации и тщательному контролю. Именно поэтому, несмотря на очевидную нелепость, он сохранял порядок обязательной посылки для согласования тысяч бумаг, которые в большинстве своем не читались и затем отправлялись в архив. Здесь был важен принцип, символический смысл и незыблемый ритуал. Ничто не могло пройти мимо вождя. Все, пусть и формально, подлежало его одобрению. Такой была для Сталина идеальная модель диктатуры.

Практика была далека от этого идеала. Конверты оставались нераспечатанными, соратникам приходилось верить на слово, внешние обстоятельства оказывались сильнее вождей, даже наделенных самой невероятной властью. Однако диктатор не собирался безропотно сносить эти оскорбительные ограничения. В его распоряжении было не мало мер (прежде всего, репрессивных), которые ослабляли потенциальные угрозы единоличному правлению и удовлетворяли психологическую потребность подозрительного диктатора в ощущении безопасности и всевластия. Применение этих мер, однако, лишь в некоторой степени поддерживало прочность диктатуры. В ее недрах, под слоем внушающего страх и поклонение единовластия неизбежно, под влиянием потребностей поступательного развития, формировались и фиксировались практики и устремления, объективно отрицавшие диктатуру. Смерть диктатора открывала путь для их выхода на поверхность и воплощения в жизнь.