Homo ludens | страница 27
Побежали через лес в Переделкино. Но на дачу к Чуковскому никто не приходил. Началась паника. Стали прочесывать лес, никого не нашли. Стемнело. Возвратились на дачу. Всю ночь не спали. Рано утром снова пошли в лес. О счастье! Под сосной, свернувшись калачиком, мирно спала Ирочка. Семья ликовала! Ближе к полудню нашелся Зиновий Самойлович. Он делал зарядку перед Кремлем, на Красной площади[9]. До сих пор непонятно, как все было на самом деле. Я всем рассказывала, как хорошо мы гуляли с Зямой.
Дача семьи Паперных в Баковке. Акварель Кати Компанеец, 1979
Мы – Вадик, Танечка и я – часто шкодили вместе. Священным был Зямин кабинет. Но мы частенько пробирались туда и без него. Особенно нас привлекала коллекция бутылочек коньяка. Любопытство взяло верх, и мы как-то попробовали из двух-трех, заполнив их чаем. Кажется, нас так и не изобличили.
Но вот дети подросли. И теперь в маленьком домике мы не просто играли вместе с Зямой. Зяма собирал нас и читал нам лекции. Никогда не забуду картинку: сидит наша аудитория от пяти до пятнадцати лет, и Зяма совершенно серьезно читает нам доклад «Чехов и женщины», из которого потом получилась книга. Наша смешанная аудитория в восторге!
Мы дружно проводили все лето в Баковке. В детстве (да и сейчас, признаюсь) я писала стихи – исписывала целые тетрадки. Первым моим читателем и яростным фанатом был Вадик. Мы показывали стихи Зяме, но самой высшей его похвалой была фраза: «Напор есть – надо работать». Вадик не мог успокоиться. Он показал отцу заветную тетрадку, где мое творчество было представлено вперемешку со стихами Ахматовой. При этом хвастливо произнес: «Вот почитай, почитай… интересно, узнаешь ли ты, где Ира, а где Ахматова!» Зяма, едва взглянув, все угадал безошибочно. Вадик был страшно разочарован. «Надо же, как это тебе удается?» – «Понимаешь, дело не в Ирочкиных стихах, а в твоей, прости, необразованности». Мы потерпели фиаско…
Мне всегда казалось, что Зяма недооценивает мои литературные способности. И в детстве, и в юности. Честно говоря, я часто на него обижалась. Особенно это проявилось летом 1958 года, когда я закончила школу и собиралась поступать в институт. Очень хотела подать документы в университет на журфак. Но Зяма решительно это пресек, сказав, что ничего подобного не допустит. Он имел в виду, что это опасная профессия, особенно с моей болтливостью и непосредственностью.
