Дав собранию время насладиться им и опомниться от него, секретарь объявил, что изобретатель налицо и готов дать все объяснения, которых могут пожелать от него некоторые из присутствующих. В собрании, конечно, было немало сведущих и опытных специалистов, интересовавшихся открытием, но они не потребовали слова, понимая очень хорошо, что, при обороте, который приняло заседание, толку всё равно не добьешься и что торжества подобного рода предназначаются не для них.
Записались говорить только те, которые пользуются всяким удобным и неудобным случаем, чтобы заявить современникам о своем присутствии на этом свете, чтобы видеть имя свое, напечатанным в газетах и бюллетенях рядом с множеством других, более громких имен. Одни интересовались пустяком, ничего не значущею подробностью; другие задавали вопросы, вовсе не идущие к делу; третьи, когда до них доходила очередь, не знали сами, что хотели сказать, и отделывались импровизированным панегириком изобретателю или патронировавшей его «прекрасной княгине».
Когда Чебоксарский заменил Зою Евграфовну на трибуне, чтобы отвечать на заявленные с разных сторон вопросы и замечания, его приветствовали громким взрывом рукоплесканий. Он плохо изъяснялся по-французски, был к тому же смущен, как человек, шедший в физическую лабораторию и неожиданно очутившийся в многолюдной бальной зале, обратившей всё свое праздное внимание на него… Впрочем, они удовлетворили тех, которые спрашивали у него дополнительных объяснений; остальным же объявил в более или менее прямой и краткой форме, что на их вопросы ему нечего, да и надобности нет отвечать…
Публика, не стесняясь, давала понять, что ее вовсе не интересуют эти прения, — как их вежливо называют на парламентском языке. Многие переговаривались между собою далеко не шепотом. Новички и приезжие из провинции просили своих приятелей указывать им находившихся в аудитории великих людей. В разных углах залы рассказывались самые подробные жизнеописания Зои Евграфовны и Чебоксарского, полные вопиющих несообразностей и ни в чем не сходившиеся между собою. По одним толкованиям, Чебоксарский был тот любовник, для которого «эта княгиня» бросила хедива Измаила. В другом углу он оказывался незаконным сыном, которого она прижила еще девочкою, до замужества, будучи изнасилована «par le fouetteur de ses moujiks»[111]. Говорили также, что Чебоксарский просто нанял «княгиню» на этот вечер и сегодня же заплатит ей сто тысяч за ужином в Maison Dorée
