; что для него, впрочем, это ничего не значит, так как у него три миллиона овец в степях под Москвою и des inépuisables mines d'or à Irkoutsk, dans les monts Oural, en Sibérie
[113]. И тут же рядом рассказывалось, что Зоя Евграфовна получила таинственное предписание, — под страхом быть убитой кинжалом, в случае неповиновения, — содействовать всеми мерами успеху Чебоксарского, «qui est l'un des chefs nihilistes les plus redoutés»
[114]…
Вдруг все разговоры смолкли. В зале водворилось гробовое молчание, которого почти не нарушал голос Мадю, дышавший тоже чем-то гробовым.
Маститый муж науки говорил, что он с упоением впивал аромат очаровательного букета, который прекрасная иностранка преподнесла собранию и ему. Потом он лирически воспел совершенства двух фонарей, продолжавших освещать залу своим сильным и мягким светом. Он попытался даже выговорить имя Чебоксарского, но, скоро убедившись в полной несостоятельности своей попытки, он воскликнул: «Через эти русские фонари светлое око будущего смотрит на нас и приветливо освещает нашу непроглядную тьму!»
Степан Васильевич Калачев и добрая его жена с живым участием следили за ходом этого дела и не могли понять того скептицизма и той кажущейся холодности, с которыми относился к нему сам герой. После достопамятного собрания в ученом обществе дня не проходило без того, чтобы американка, возвращаясь из города, не приносила с собою какой-нибудь газеты, где говорилось о Чебоксарском, о его «великолепном» открытии, о сочувствии, с которым его встретил ученый и промышленный Париж, и т. п. Иллюстрации помещали портрет нашего героя, изображали его выделывающим какую-то гайку для модели своего прибора, послужившей для освещения аудитории в помянутый вечер. Ученые журналы чинно и солидно трактовали об его открытии, тогда как наиболее распространенные в публике игривые и часто скабрезные листки говорили о том же своим обычным тоном, всегда смахивающим на рекламу. Какой-то листок доходил до того, что изображал отчаяние двух крестьянок, у которых передохли все куры от бессонницы: «с тех пор как устроили по соседству фонарь Чебоксарского, они и спать не ложатся, думают, что всё тянется один и тот же день»…
Сам Степан Васильевич был занят более обыкновенного. Он нашел себе выгодную работу для нового роскошного иллюстрированного издания, за которою проводил все свои вечера, при свете уже знакомой нам лампы с чудовищным рефлектором. Это дало ему возможность приняться за осуществление давнего своего замысла и испытать свои силы на новом поприще. Он стал писать большую картину масляными красками, героем которой был:
