Публика с любопытством и видимым удовольствием рассматривала эту красивую при вечернем освещении женщину, пока она раскладывала перед собою чертежи и записку, которую заранее приготовил для нее Чебоксарский, ожидавший, что она переведет ее по-французски и просто прочтет перед собранием, в извлечении или сполна.
К немалому его удивлению, Зоя Евграфовна, свернув в трубу эту записку и действуя ею как палочкою дирижера или как маршальским жезлом, окинула собрание смелым взором своих темно-серых, опушенных длинными черными ресницами глаз, блестевших как в лихорадке, и, закусив, что называется, удила, пустилась в лирические излияния. Она говорила бойко, живописно, остро, и французским языком владела, действительно, в совершенстве. Отрывочность и какая-то судорожность ее фраз приводила публику в нервное возбуждение. Самый голос ее, грудной, низкий контральт, в комнате казавшийся то резким, то хриплым и надломанным, здесь не производил неприятного впечатления, а только естественно придавал ей ту пикантную своеобразность, за которою всего более гоняются жаждущие успеха в Париже, в каких бы то ни было сферах и слоях.
Она заговорила о том, что Париж и после геройски пережитых им несчастий не утратил той магической силы, которою он спокон века притягивал к себе все, что является выдающегося во всех концах света. Она нарисовала очень живописную картину Чебоксарского, работающего в своей мрачной и одинокой келье над своим проектом и не замечающего своих страданий, в предвидении того высокоторжественного момента, когда плод его тяжких измышлений пробьется чрез душные стены кельи и предстанет на просвещенный суд ареопага прогресса, науки и мысли. Может ли быть сомнение, что ареопаг этот оценит его по достоинству, рассеет мрак и хаос, тяготеющие над Европою, и произнесет новое зиждительное: да будет свет!..
По одному мановению жезла, импровизированного из свернутой в трубку записки, газовые рожки были одновременно погашены. В аудитории воцарились действительно мрак и даже хаос, так как многие посетители, не предупрежденные насчет приготовленного для них эффекта, вообразили, что какая-нибудь порча произошла в газовых трубах, и бросились со своих мест, стараясь в потемках пробраться ближе к двери…
Но вдруг зала осветилась лиловатым, как бы волшебным светом, казавшимся необыкновенно сильными после скудного газового освещения и после минутных потемок, но не имевшего перерывчатости и неровности, свойственных другим электрическим фонарям. Зоя Евграфовна на трибуне, с роскошью золотистых волос и форм, с блеском глаз, с восточным своим нарядом и с жезлом в откинутой руке, казалась сказочною волшебницею… Эффект был необычайный.
