Вдруг по аудитории прошел почтительный трепет… В дверях показался Мадю, старичок очень обыкновенного вида, довольно еще бодрый для своих лет, ведомый под руку рослым мужчиною в длинной рясе священника, с крупными и суровыми чертами лица. Толпа почтительно расступалась, и секретарь, побежавший навстречу почетному председателю, вдруг принял умильное выражение, вовсе не шедшее к его смуглому смышленому лицу…
В краткой, но чрезвычайно блестящей и дельной речи секретарь изложил собранию суть того открытия, которое сегодня будет представлено на их просвещенный суд. Сам он, секретарь, «твердо убежден, что изобретение это имеет великое будущее и что русский изобретатель выводит дело электрического освещения на новый путь». «Электричество, — говорили он, — самый аристократический из известных двигателей, а всякие аристократии сто́ят публике очень дорого и требуют, чтобы их оплачивали хорошо. Юный иностранец очень остроумно придумал свести роль этого аристократического двигателя на минимум. Электричество в его приборе дает импульс химической массе, обладающей неизмеримо высшею световою способностью чем графит». «Если в столь ученом собрании, — продолжал оратор, — были бы уместны уподобления, то я позволил бы себе выразиться так: во всех других приборах аристократ-электричество имеет дело с темною (еще бы, графит, уголь, ха-ха…), инертною массою, которая ничего не делает сама, которую нужно растолкать, расшевелить, ежечасно поддерживать в возбужденном состоянии. В приборе же Чебоксарского масса, восприимчивая, самодеятельная, чутко откликается на первый призыв»…
Громкие рукоплескания публики убедили оратора, что и в столь ученых собраниях такие уподобления и сравнения вполне уместны.
Затем секретарь, приняв скорбный вид и указывая глазами на бледное лицо Чебоксарского, сидевшего за комитетским столом, объяснил, что молодой ученый слишком утомлен продолжительными работами, физическими и другими страданиями, о которых мы здесь не вправе распространяться, и что он не может сам в подробности изложить перед публикою свое открытие, так как для него было бы утомительно долго говорить, да еще не на родном своем языке. К счастью для него и для собрания, эту задачу берет на себя великодушная соотечественница изобретателя, которую общество хоть и не имеет удовольствия считать в числе своих членов, но которой ум и ораторское дарование уже были оценены в Париже не один раз.
— Я даю слово госпоже Zoé de Serdobsky, — прошамкал председатель, и секретарь, вежливо расшаркнувшись перед дамою, с улыбкою вывел Зою Евграфовну на трибуну, находившуюся пред эстрадою, подле комитетского стола.
