. В конечном счете редколлегия выпустила два тома воспоминаний и автобиографических очерков (но не дневников), посвященных строительству московского метро
[77].
Редакторы были вынуждены признать, что реализация плана стимулирования создания производственных дневников, которому «придавалось очень большое значение», оказалась гораздо более длительным делом, чем можно было предположить. И все же они не потеряли веры в важность «дневникового» инструментария. Один из редакторов замечал: «Надо ли вести дневники? Безусловно. Они могут дать значительные результаты, но эти результаты не будут получены сразу. Дневник требует времени, но материал нам нужен уже сейчас». Это итоговое замечание выдает характерные сомнения редакторов. В некоем отдаленном будущем, считали они, граждане социалистического государства с развитым социалистическим сознанием станут вести дневники требуемого типа. Однако сейчас такие дневники не могут быть созданы без полномасштабного редакторского контроля и вмешательства. Жаждавшие как можно быстрее задокументировать исторические преобразования, осуществлявшиеся советской властью, редакторы обратились к воспоминаниям рабочих, которые по сравнению с дневниками быстрее писались, легче контролировались и давали значимые биографические результаты[78].
Если советским рабочим в целом еще не хватало политической грамотности для ведения «правильных» дневников, то как обстояло с этим дело у коммунистов, вроде Дмитрия Фурманова, политическая сознательность которых не вызывала сомнений? Фурманов, как и другие представители радикальной интеллигенции, был поборником ведения дневника[79]. Но даже для него оно было противоречивым занятием. Он неоднократно выражал тревогу по поводу того, что ведение дневниковых записей приводило его к чрезмерному акцентированию разнообразных аспектов личной жизни, тем самым отрывая от революции и судьбы советских людей. Своим акцентом на личных эмоциях, на «любви, страдании, радости, воспоминаниях, ожиданиях» эти записи напоминали ему дневник Николая Второго, отрывки которого он читал в какой-то газете в 1917 году: «Покушал, прошелся по садику, полежал, светило солнышко, побранился, и т. д. и проч.» Но от последнего Романова, спешил добавить Фурманов, его принципиально отличало то, что бóльшая часть его жизни была посвящена великому делу Революции, однако дневник не передавал этой приверженности. Фурманов был убежден, что дневник не может передать всей сути его жизни
