— Да как я пойду туда, что скажу, если спросят? — понуро сказала невестка. — А вас там все равно уже знают!
Она поставила на огонь кастрюлю воды, подняла на табуретку корыто, принесла из горницы охапку белья: две желтые детские рубашки с заплатами, мужские подштанники, перинный чехол в красную клетку — и, не глядя больше на старую, поджав тонкие, бескровные губы, нагнулась к корыту. Свекровь, все еще бурча что-то под нос, открыла дверь и, подобрав юбку, шагнула в грязь за порог.
В конюшне было тепло; коптилка, висящая на стене, бросала мягкие блики на лоснящиеся конские крупы. Ночной спертый запах стойла был смачен и густ — хоть ножом его режь да на хлеб мажь. Оба возчика сгребали солому где-то в дальнем конце конюшни, и старуха тихонько шмыгнула в ближнее стойло. Вороной поднял голову со звездой во лбу и недовольно зафыркал, раздувая блестящие, бархатистые ноздри. Мерин в соседнем стойле изогнул шею, косясь на старуху карим огромным глазом. Это были кони похоронной конторы — с сильными, гладкими шеями, ухоженными копытами, округлым крупом; шерсть их блестела так шелковисто, что, стоя рядом, нельзя было удержаться и не погладить крепкую шею, челку, зачесанную на лоб.
— Ишь, глядят! — досадливо прошептала старуха, сморщенной рукой отталкивая морду вороного. — Чего глядите-то? Не видали, что ли, как старухи хлеб воруют для маленьких внуков?
Корма в яслях и вправду осталось немного; старая наскребла с килограмм кукурузы и овса, сложив все в небольшую суму, привязанную под юбкой на поясе. Кони нервно топтались рядом; мерин капризно пригнул голову и стал зло бить копытом по настилу, расшвыривая подстилку; вороной хлестал хвостом и, подняв торчком уши, ощерив крупные желтые зубы, в упор смотрел на суетящуюся старушонку. Ореховые глаза его, мягкие, как цветочные лепестки, угрожающе взблескивали в желтом свете коптилки. Беспокойство передалось и другим лошадям, глухой стук копыт доносился из противоположного края конюшни, где стояли белые кони: на них хоронили детей; одна лошадь негромко заржала. «Тпр-р-р, — послышалось из дальнего угла, — тпр-р-р-р!» «Пора удирать, — подумала старушонка, — а то возчиков переполошат. Ишь, черти жадные, только про свое брюхо думают!»
Когда она опустила юбку и осторожно выглянула из стойла посмотреть, нет ли опасности, в дверях показался конюх, дядя Янош, с бутылкой масла в руке и охапкой сена под мышкой.
— Утро доброе, господин главный конюх, — весело крикнула старушонка. — А не смажете ли и мне копыта? Мне бы как раз смазать надо!
