Конюх остановился и посмотрел на нее.
«Ишь ты, и здороваться не желает», — с досадой подумала старая и со злостью шлепнула вороного по холке. Конюх все смотрел на нее.
— Побереглись бы, лягнет, — сказал он наконец.
Старуха потерла ладони.
— Этот-то? Да он добрый! — снова крикнула она и, хитровато прищурясь, еще сильней хлопнула по лоснящейся холке. — Он меня любит: у него хоть изо рта овес вынь, все равно не лягнет. Зря я, что ли, его сахаром угощаю? Вот и сейчас чуть не четверть кило скормила.
Дядя Янош молчал.
— Ну, бывайте здоровы! — сказала старуха и просеменила мимо конюха.
Дома дети уже поднялись и вылезли из кровати; они голышом сидели вокруг очага, дожидаясь, пока высохнут выстиранные рубахи. На огне бурлила кастрюля с мучной похлебкой; невестка стояла возле корыта, выкручивая чехол, от которого поднимался горячий пар. Старая высыпала добычу на стол, села рядом и принялась с мрачным видом перебирать зерно: овес — влево, кукурузу — вправо; из нее она испечет детям лепешки к обеду. «Ты сюда, а ты туда, — напевала она под нос, — ты сюда, а ты туда!» Дети засмеялись было, но бабушка бросила на них такой сердитый взгляд, что они тут же притихли.
Целый день старая была в дурном настроении, а вечером еле дождалась, когда можно будет остаться одной и лечь на набитый соломой тюфяк, который на ночь выносили из комнаты и клали у долго хранящего тепло очага. С четверть часа старуха смотрела на догорающие в печурке угли: они отбрасывали розовые лепестки света прямо в лицо ей и наполняли всю кухню тихим светом покоя, добра и надежды на завтрашний день; потом сон сморил ее. «Прощай, день, до завтра», — прошептала она, прежде чем погрузиться в сон. Но, проспав две минуты, она вдруг встрепенулась. В дверь стучали.
Старая поднялась с тюфяка и открыла дверь. Перед дверью, во влажно поблескивающей грязи, стоял вороной.
— Я б зашел, — сказал вороной, — да в дверь не пройду. Надень кофту, простудишься! Ночи еще холодные!
— Чего тебе? — спросила старая недружелюбно.
Конь помолчал немного, потом, заметно волнуясь, сглотнул слюну и затряс головой.
— Сама зерно у меня воруешь, а потом встречаешь так неприветливо, — сказал он, и в глазах его появились две крупных слезы, покатились по морде, сверкая волшебным сиянием, и упали, продолжая светиться в грязи. — Зачем ты украла зерно?
— Дармоед ты, вот зачем! — строго сказала старуха. — Для чего ты на свете живешь? Чтобы на кладбище дроги возить с богатенькими покойниками?
