Сеня молча стал натягивать сапоги. Ему совсем не хотелось идти к морю, о котором он думал сейчас почти с ненавистью.
На улице было пасмурно, ветрено. Полусонные, замерзающие мухи густо облепили с подветренной стороны стены домов, но ветер шёл уже высоко, сметал поредевшие облака, за которыми ярко открывались бездонные островки синего неба. Афанасий Иванович и Сеня спустились к морю. Тихие, слабые волны плескались у берега и виновато, как наказанная собака, несмело ползли к сапогам. Вдали визгливо кричали, гоняясь за рыбой, мартыны[6], тарахтели катера. У причалов рыбцеха качались наполненные хамсой баркасы.
— Вон он, наш. Разгружают уже, — сказал Афанасий Иванович. — Много сегодня, знать, хамсинки-то. — Он вздохнул, сел на камень. — Ну иди, походи, а я посижу тут… посмотрю…
Медленно, с деланно безразличным видом брёл Сеня вдоль берега, мимо развешенных на жердях сетей, перевёрнутых баркасов и снующих людей. Ему казалось: все смотрят на него, и он ждал, что кто-нибудь сейчас остановит его, поздоровается как с равным, начнёт расспрашивать, как Сенина бригада спасала вчера сеть. Но никто не подходил к нему, все, занятые работой, отвечали на его приветствия, как и обычно, кивком головы, будто ничего не случилось, будто всё было в порядке вещей.
Вокруг него шла обычная, немного крикливая, суетливая, как всегда в дни путины,[7] жизнь. И Сене казалось, что он, толкающийся без дела, лишний, чужой сейчас здесь. Тяжело ступая, он прошёл около причала, кивнул головой рабочим, сидящим на ящиках и ожидающим, когда разгрузят баркасы. Среди них было несколько ребят, его сверстников, таких же, как он, учеников.
— А ну-ка, дай сесть, плотва, — грубовато, как старший, сказал он одному, и тот не обиделся, покорно потеснился, чего никогда бы не сделал раньше, — Ещё подвинься чуток, — усаживаясь, проговорил Сеня. — Ну, как дела? Много рыбы-то?
Он спрашивал и смотрел на пристань, ища глазами Нину. Но её там не было.
— Много рыбы-то? — переспросил Сеня.
— Полно, успевай вози, — сказал один из ребят и, помолчав, спросил: — Страшно было вчера-то?
Сеня, давно ждавший этого вопроса, сплюнул, небрежно проговорил:
— А чего? Обыкновенно. Побываете — узнаете… Некогда мне с вами…
Он встал, пошёл к причалам, стараясь идти вразвалку, как настоящий рыбак.
Ветер давно уже разогнал облака. Небо было ярко-синее — такое не осенью, а летом бывает в самые жаркие дни, — словно от горизонта к горизонту натянул кто огромный шёлковый платок ослепительной синевы, и море отразило его и само стало таким же синим. Только вдали оно серебрилось, блестело, как блестит под солнцем ледяное поле, до боли в глазах. По этой сверкающей глади шли от берега во всю ширину залива аламанные катера-охотники. По их мокрым лоснящимся бортам до самой палубы вздымались водяные крылья, пенистые и блестящие. И у всех на одинаково высоких носах стоял, смотря в бинокль, человек. Катера шли медленно, над ними неотступно, словно охраняя, кружился самолёт, высматривающий косяки рыбы. Воздух гудел от шума и треска моторов. Казалось, это шла развёрнутым строем, готовая к бою военная эскадра.
