По мере того, как пустели чаши, обмен мнениями становился все оживленней и горячей. Оплывшую свечу тут же заменяли новой. Было душно. Уставшие за день Алибай и Кинзя вышли во двор, забрались под крышу конюшни и упали в свежее сено. По сеновалу гулял прохладный ночной ветерок. Вольно дышала грудь.
Ночь выдалась темной. Молоденький месяц закатился рано, и одни лишь звезды перемигивались в вышине. Ребята лежали молча, каждый думая о своем.
— Разве урдуга Кильмека-абыза близко? — нарушил молчание Кинзя.
— Сказывают, далеко. Где-то там, — неопределенно махнул рукой Алибай.
Он позевал в темноте и примолк. Кажется, задремал. А Кинзя никак не мог уснуть. Вспомнились события в Ашкадаре. Испуганные женщины и старики. «Не знают, бедные, куда пойти, к кому приткнуться. У кого найти защиту. И подсказать некому, — подумал Кинзя, переживая за них. — А самому что делать?» Неожиданно ему пришла в голову простая и ясная мысль: в радости и в беде надо быть со своим народом, с родной землей. Говорится же в одном кубаире:
Жив народ — тогда и ты живешь,
На родной земле ты — человек.
Сына нет — она тебе даст сына,
Нет дочери — она тебе даст дочь.
Клочка земли нет — даст тебе угодье,
Бездомному сама жилищем станет.
Кажется, сочинил этот кубаир Конкас-сэсэн. Да, да, Конкас. Как раз его и ждет к себе Мирзагул-туря. Если он придет, то укажет дорогу и ашкадарцам, и остальным людям. На то ведь он сэсэн!
«Эх, скоро увижу его!» — с надеждой подумал Кинзя. Конкас представлялся ему воплощением самой мудрости. С детства еще помнились его приезды к отцу, густой певучий голос, неторопливая речь, полная метких слов и шуток. Не зря в разговорах взрослых частенько проскальзывает: «Так сказал Конкас-сэсэн». К его мнению все прислушиваются. Конкаса связывает с отцом старая дружба. Отец однажды выручил его из беды. Кинзя слышал и знал на память многие песни и кубаиры народного сказителя. Жил сэсэн далеко, в ауле Мияки, но часто разъезжал по башкирской земле. И теперь, говорят, он кочует из одного джайляу в другое, призывая людей к борьбе за свободу.
Кинзя с Алибаем проснулись от громких голосов на дворе. Едва брезжил рассвет, а Каныш уже заканчивал сборы. Двое мужчин вывели из клети пленного солдата, впрягли лошадей в орудийный лафет. Ребят будто ветром сдуло с сеновала. Надо же, чуть не проспали! Наскоро перекусив, они оседлали своих коней, взяли боевые луки и колчаны со стрелами. Ждать себя они не заставили.
Маленький отряд Каныша миновал лагерь ашкадарцев и медленно двигался вдоль густого леса. Туктагул ехал впереди упряжки лошадей, тянущих тяжелую пушку. Пленный солдат был привязан к коню Каныша. Алибай и Кинзя, как бы охраняя пленника, ехали с правой стороны. Глядя на их довольные, преисполненные важности лица, Каныш спросил:
