Закрапали первые капли дождя, все ближе и ярче вспыхивали молнии, но друзья возвращались обратно не прибавляя шага, медленно, испытывая какое-то возвышенное чувство и от победы над страхом, и от выполненного долга. Лишь возле самого дома, внезапно остановившись, Каскын дернул друга за рукав:
— Слушай-ка, Кинзя, а ведь Алибай с Бикбулатом заметили, как мы с тобой куда-то ушли. Что им скажем, а? Если догадаются про русского и проговорятся абызу, будет худо и нам с тобой, и Котло-атаю.
— Алибай промолчит, а Бикбулат… Да ты не бойся. Его отец Аптырак вместе с Ибраком и старшиной Бирдегулом сами якшаются с Кириловым. А Котло-атая мы в обиду не дадим…
Наутро, едва рассвело, в аул вернулся отряд Кирилова. Горстка чудом спасшихся драгунов догнала своих и сообщила о нападении повстанцев.
Жители аула, всю ночь не смыкавшие глаз, снова разбежались по округе. Спешно выпроводил из дома своих воспитанников Котло-атай, но сам решил остаться, чувствуя сильное недомогание и усталость после вчерашнего хождения. Шакирды так и не смогли уговорить его покинуть медресе. «Меня, старого человека, нетронут», — успокоил он их и вышел проводить до ограды.
Стоя у ворот, Котло-атай видел, как мальчики, его утешение и отрада, ниспосланная небом в последний час жизни, быстро шли к синеющему вдали лесу и часто оглядывались, будто еще и еще раз прощаясь с ним; видел, как начальник карателей выехал на середину улицы, сердито взмахнул белой перчаткой, и сопровождающие его солдаты бросились к домам. В разных концах аула заклубился черный дым, заполыхали языки пламени. Вспугивая утреннюю дремотную тишину, с гулом и треском горели сухое корье крыш и бревенчатые стены изб. И вот уже не пройти, не проскочить по улице, охваченной палящим кольцом пожара.
Котло-атай заметил пляшущий язычок огня под стрехой медресе. Пока бежал от ворот к дому, с ноги у него соскочила одна ката[7]. Некогда было подбирать ее, скорее надо сбить пламя, пока не разгулялось. Удалось загасить огонь в одном месте, а он успел красным петухом перескочить на другое. Котло-атай боролся сколько мог, и когда понял, что все его попытки спасти медресе бесплодны, впал в отчаяние. И сразу сделались ватными ноги, закружилась голова. Он чуть не упал, едва добрался до нар и сел на них, лишенный последних сил…
Бушующий огонь гулял по аулу, поглотив дом Кильмека-абыза, мечеть с высоким минаретом и притулившееся рядом приземистое здание медресе…
Солдаты Кирилова, предав аул огню, остановились на вчерашнем поле брани. Здесь подобрали и захоронили погибших товарищей. Нашли и раненого драгуна, уложили его на подводу, отдав на попечение полкового лекаря. В тот же день войско снова вышло в путь, а в Санкт-Петербург Кирилов отправил рапорт, в котором сообщал: «В 180 верстах от Уфы, на устье реки Миниус, где был стан главного зачинщика бунта, на месте гибели драгунских рот Вологодского полка буду строить городок». В наказание, дабы местным жителям неповадно было бунтовать, все аулы на расстоянии тридцати верст вокруг городка подлежали выселению.
