Треугольная шляпа свалилась с его головы, из груди торчала оперенная стрела. Поблизости белели втоптанные в землю листки бумаги и испачканное чернилами гусиное перо. Пальцы правой руки тоже в чернилах, как это бывает у шакирдов. Кто он — русский шакирд или писарь?
Почувствовав присутствие людей, драгун открыл глаза, попытался привстать, но не смог. Однако с лица сошло выражение испуга. Он понял, что перед ним всего-навсего мальчишки. Эти не тронут, не обидят. Поднес руку ко рту, к пересохшим губам, затем к торчащей стреле, прося помощи.
— Дети мои, увечные безгрешны, — сказал Котло-атай. — Надо бы потихоньку вытащить стрелу.
— Абыз не благословил бы нас на помощь гяуру, — недовольно буркнул Бикбулат.
Этот шакирд приходился Кинзе каким-то очень дальним родственником. На том их близость кончалась. Как бы подчеркивая свое согласие с Котло-атаем, Кинзя решительно отпихнул Бикбулата локтем и склонился над раненым. Вначале мягким движением раскачал стрелу, зажмурился и, стиснув зубы, рывком выдернул из раны. Драгун душераздирающе вскрикнул, немного постонал и притих, закрыв ладонью грудь.
Котло-атай облегченно вздохнул.
— Пора, дети мои. Не ночевать же здесь…
Когда отошли подальше, он незаметно для остальных обнял идущего рядом Кинзю и благодарно прижал к себе. Дома шепнул ему на ухо:
— Отнести бы тому бедняге водицы. Возьми с собой кого-нибудь, сходи, сынок. Лепешку прихвати. Нельзя оставлять в беде живую душу, грех. А вам доброе дело зачтется. Если сможете, перенесите беднягу в тальники, чтоб утром над ним тенек был. Укройте чем-нибудь, гроза собирается. Все остальное — во власти Всевышнего.
Кинзя послушно склонил голову.
Это было серьезное испытание — ночью идти на поляну, где на их глазах пожинала обильную жатву смерть, а теперь, возможно, в полночной темени праздновала над мертвыми телами тризну всякая нечисть. И все же они с Каскыном пришли на поляну. Приближающаяся гроза на мгновение освещала вспышками молний разгромленный лагерь драгунов, выхватывая из мрака отдельные детали и еще больше добавляя им жути; она же помогла быстрее разыскать место, где был оставлен раненый драгун. Он лежал в прежнем положении, на спине, с прижатой к груди рукой. Склонились над ним: жив ли? Живой, дышит. Поднесли к его губам чашу с водой. Отпив несколько глотков, раненый глубоко, с облегчением вздохнул. Друзья сняли с лежавшего рядом убитого солдата рубаху, разорвали ее на полосы и, как могли, перевязали рану. Потом, подхватив его под мышки, перенесли подальше от трупов в укромное место, укрыли сверху попавшимся под руки тряпьем, вложили в руку пшеничную лепешку. Раненый о чем-то прерывисто говорил. И хотя Кинзя с Каскыном не поняли ни слова, им стало ясно, что тот горячо благодарит их.
