Коим ведомы крест и костер,
Эти внутрь обращенные лица —
Сумасшедшему дню приговор.
Тридевятого века заложник,
В эти дни залетев налегке,
Средь прекрасных изгоев художник
Сам сидит в шутовском колпаке.
Хороши эти вещи иль плохи —
Пусть решает сановный дурак.
Только, кажется, привкус эпохи
Ощутить удалось на губах.
Тощ художник, но глаз его молод.
Темень зимнего дня серебря,
Снег летит на юродивый город,
Снег летит на стекло фонаря…
Стихотворение это, как и стихи, посвященные Войновичу, конечно, не могло быть тогда напечатано.
* * *
Потом я еще не раз бывал в мастерской Биргера. Он писал портрет Иры и почему-то стал звать меня к себе в те вечера, когда она позировала. Я приезжал к окончанию сеанса, и потом после небольшого чаепития мы уезжали все вместе. А иногда, приехав к нему, я узнавал, что и она должна скоро приехать. В чем тут было дело, я не понимал и не понял до сих пор.
Уход из мастерской сопровождался определенным ритуалом. Нужно было присесть на минуту, во время которой Биргер сосредоточенно обдумывал, не забыл ли чего сделать перед уходом. Проверял, где ключи от мастерской и от дома, выключен ли электрочайник и т. п.
Уезжали мы на такси. Борис садился рядом с водителем, а мы на заднее сиденье. Однажды между ним и Ирой вышла какая-то размолвка, он вдруг попросил водителя остановить и обиженно выскочил из машины. Ира, а за нею и я бросились за Борисом и с трудом уговорили его продолжить путь совместно. Он пытался отправить нас одних, предлагая водителю деньги за наш проезд, но в конце концов вновь сел в машину. Ира ехала на день рождения к однокурснику и позвала нас с собой. Но Борис отказался и вышел на улице Красина, а мы поехали дальше, до Большого Тишинского переулка: однокурсник Иры жил рядом со мной. Она еще раз пригласила меня пойти с ней, но я не решился идти в незнакомую молодую компанию.
А двумя годами позже, когда я уже вовсю ухаживал за Ирой, это соседство вышло мне боком. Дело было так.
Накануне 8 марта на работе, как водится, состоялось застолье с изрядным количеством спиртных напитков, после которого я позвонил Ире и предложил проводить ее на электричку: она отправлялась на дачу, где ее ожидала Галя. Работал я в двух остановках от Белорусского вокзала и поэтому успел вовремя. Поговорив со мной две-три минуты, Ира попрощалась и стала втискиваться в переполненный вагон поезда. Общение с нею показалось мне до обидного коротким, и я решил проводить ее до Одинцова. В тамбуре было очень тесно, мы стояли, почти прижавшись друг к другу, чем я, разгоряченный недавним возлиянием, решил воспользоваться. Я все пытался поцеловать ее, а она отстранялась, но осторожно, чтобы не привлекать особого внимания рядом стоящих. Так мы проехали несколько остановок. Я решил провожать ее уже не до Одинцова, а до Тучкова, на что Ира никак не могла согласиться:
