– Клара будет волноваться, – доказывала она мне. – О на ведь ждет вас с работы!
А на одной из остановок Ира выскочила из электрички, увлекая меня за собой на перрон:
– Ни в какое Тучково вы не поедете, я отвезу вас домой, – объявила она мне. – Я ведь не могу отпустить вас одного в таком состоянии.
– В каком таком состоянии? – возразил было я, но сама мысль, что буду находиться вместе с ней еще какое-то время, была мне приятна.
Мы перешли на противоположную платформу и отправились назад, в Москву.
Но в Большом Тишинском переулке она потащила меня не домой, а в соседний дом, где жил ее однокурсник Саша. Саша оказался здоровенным парнем, он крепко взял меня под руку и повлек к моему дому, приговаривая по дороге:
– Может, набить ему морду?
– Ты что, с ума сошел? – возражала ему Ира.
Так они и доставили меня к Кларе. Ира объяснила ей, что не могла отправить меня одного, попрощалась и исчезла.
А я остался выяснять отношения с собственной женой. Вернее, выясняла она. Клара давно уже начала ревновать меня к Ире, но до сих пор у нее не было для этого столь основательных причин. Выяснение отношений, как это обычно бывает в подобных случаях, растянулось на несколько дней или даже недель. Я был возмущен тем, как Ира со мной поступила: рассказала о моих приставаниях жене, выдала меня. И решил прервать с ней всякие отношения. Мы с Кларой иногда приезжали на дачу к Гале, но с Ирой я ни о чем не разговаривал и даже не смотрел в ее сторону.
* * *
Но вернемся к Биргеру.
Однажды я спросил его, как он относится к живописи Роберта Фалька, ведь по манере письма он должен быть ему близок. Борис ответил полуутвердительно, но потом задумался на какое– то мгновенье и добавил:
– У него слегка мутноватые краски.
Мне это показалось немного странным, потому что у Фалька чаще, по-моему, чем у Биргера, встречается открытый цвет. Но я не решился возразить художнику.
В жизни Биргер тоже был очень неординарным человеком. Я наблюдал однажды, как он растапливает камин на даче у Гали. Вместо того чтобы наколоть мелких щепочек, сложить их кучкой, подложить под них комки бумаги и потом поджечь спичкой, он просто прислонял зажженную бумагу к одному из сухих полешек. Я был уверен, что у него ничего не получится, и, стоя за его спиной, подавал критические реплики. А он продолжал чиркать спичками и прислонять зажженную бумагу к деревяшке. Каково же было мое удивление, когда огонь в конце концов занялся и Борис, распрямив затекшую спину, удовлетворенно отошел вглубь комнаты!
