К Кильским торжествам обыкновенно съезжалось много иностранцев: американцев, англичан и французов. Император Вильгельм уделял им много внимания, и они почти всегда оставались под обаянием его личности. Предпочтение он, по-видимому, оказывал Америке, а характер его чувств к Англии трудно описать. У меня всегда было впечатление, что император сознавал антипатию, питаемую к нему в Англии, ощущал ее как вред для себя, охотно бы сделал все от него зависящее, чтобы расположить англичан к себе, и был несколько раздражен неудачей этих попыток.
Он, конечно, вполне понимал, что оценка его личности в Англии должна оказать влияние на англо-германские отношения, и его желание понравиться Англии вытекало отнюдь не из личного тщеславия, а из политических соображений.
Впечатление, что подчеркнутые выступления императора Вильгельма, вся манера его не отталкивала Англию, определенно, но все же затрудняла «взаимное понимание», такое убеждение вызывалось также рассказами, касающимися личных отношений императора и короля Эдуарда.
Король Эдуард был, как известно, одним из самых тонких знатоков людей во всей Европе, и интерес к внешней политике у него всегда преобладал. Он был бы идеальным послом. Дядя и племянник никогда не были близки – еще с того времени, как племянник уже был императором, а много старший его дядя все еще принцем: положение вещей, которое вечный насмешник Кидерлен-Вехтер характеризовал следующими словами: «Принц Уэльский никак не мог простить своему племяннику, на 18 лет моложе его самого, что он из них двоих сделал лучшую карьеру».
Но личные симпатии и личные разногласия высших сфер могут оказывать влияние на мировую политику. Политика делается и будет делаться отдельными людьми, и личные отношения всегда будут оказывать на нее некоторое влияние. Разве кто может сейчас утверждать, не пошла бы мировая история по другому пути, если бы монархи Англии и Германии были бы более схожими натурами. Ведь политика окружения короля Эдуарда началась с той поры, когда он пришел к убеждению, по моему мнению, неверному, что соглашение с императором Вильгельмом невозможно. Императору Вильгельму было очень трудно приспособиться к взглядам и ходу мыслей других людей, и это свойство его натуры с годами возрастало. Виною этому была его среда, понимаемая мною в самом широком смысле.
В той атмосфере, в которой жил император Вильгельм, самое прекрасное растение было осуждено на гибель. Император мог говорить или делать, что ему вздумается: правильно или нет – он все равно встречал восторженное восхищение и похвалу. Всегда находились десятки людей, возвеличивающих его до небес.
