. Больше я ничего не знаю, но Аги говорит: теперь все, не дожить нам до конца войны. Но я очень хочу дожить, хочу где-нибудь спрятаться, лучше всего бы – у Юсти, потому что семью Порослаи не тронут, они арийцы. Бабушке постоянно приходится давать лекарство, в такое время она ни с кем не разговаривает, лишь часами сидит в кресле и смотрит куда-то перед собой. Аги каждый вечер разговаривает по телефону с Пештом. Тамошние ее друзья говорят, что в Пеште все гораздо хуже, так что это очень хорошо, что они сейчас здесь, в Вараде, потому что за дядей Белой там уже приходили из полиции, и даже немецкие полицейские его искали, их зовут: Гестапо. Милый мой Дневничок, я такая несчастная, и зачем только этим гадким немцам надо было сюда приходить! Дядя Бела говорит, русские уже в Румынии, а высадка англичан и американцев – вопрос нескольких дней. Только я думаю, англичанам и американцам давно надо было бы высадиться, а как они это теперь сделают, я не понимаю. Сколько об этом ни думаю, представить никак не могу! Бабушка тоже все время твердит, что все равно не удастся им высадиться, потому что немцы еще очень сильны. Я все-таки думаю, что русские – гораздо сильнее, потому что они уже в Румынии, а это ближе, чем любое море, где можно высадиться на берег.
Радио все время объявляет воздушную тревогу, или ругает евреев, причем так, как до сих пор еще не было. Я уже и бомбардировок не боюсь, потому что даже воздушная тревога – лучше, чем то, что говорят про евреев по радио. А потом читают всякие указы насчет евреев, о том, что им запрещается делать. Аги сегодня снова говорила с Пештом, рассказывает, там всех их друзей уже забрали немцы, и немцы убивают всех, даже детей. Дневничок, до сих пор я не хотела писать об этом, прогоняла от себя такие мысли, но с тех пор, как немцы здесь, я думаю только о Марте. Она тоже еще ребенок, и все-таки немцы ее убили. Но я не хочу, чтобы меня убили! Я хочу стать фотокорреспондентом, а когда мне будет двадцать четыре года, выйду замуж за какого-нибудь англичанина, арийца, а может, за Пишту Вадаша. Пишту я с тех пор, как пришли немцы, не видела, но я о нем и не думала, потому что вся эта жизнь с 19-го марта – такая ужасная. Хотя мне бы лучше думать про Пишту, чем про Марту, теперь мне уже правда все равно, покупает он в кино Еве Петер бублик или не покупает.
Сегодня к нам заходила Юсти. Она горько плакала и сказала, что тетя Порослаи разрешила бы мне спрятаться у них на хуторе, но дядя Порослаи сказал, об этом и речи не может быть. Хотя я согласилась бы жить в свинарнике или в коровьем хлеву, делала бы что угодно, могла бы ухаживать за овцами, только бы немцы не застрелили меня, как Марту. Дедушка пытается что-нибудь предпринять. Например, раздобыть фальшивые документы хотя бы для дяди Белы, но ничего не получается. Пока дедушка еще ходит в аптеку, но говорит, это ненадолго, теперь уже не отделаешься пятью тысячами, как тогда, с витязем Райнаи. Юсти мы отдали бабушкины украшения, и еще решили, что больше ничего не будем прятать, потому что, если спрячем, то нас за это могут убить, – так говорит Аги. Вообще теперь все и по всякому поводу говорят: убьют. Будто это не самое ужасное, что только можно представить. А как ужасно, что Аги на каждый звонок кричит: пришли, пришли Белу забирать. Сейчас видно, как сильно она любит дядю Белу: ей и в голову не приходит, что могут забрать и других, не только его.
