«Печаль моя светла…» | страница 79
Замечательным практиком он оказался во всем. В частности, он тут же сделал ревизию савельевскому жилому фонду и обвинил моих родителей в позорной бесхозяйственности. Это дядя Ваня заставил их пусть не сразу, но со временем восстановить разрушенный бомбой балкон с выходом в сад и перепланировать бывший большой зал, в котором мы жили, в трехкомнатную квартирку, сначала только перегородив ее книжными шкафами, а впоследствии и доставив папе все нужные стройматериалы с помощью своих новых друзей.
Казалось, послевоенная жизнь стала налаживаться, даже смех зазвучал в нашем большом доме. Это было время добрых надежд и экономического укрепления не только нашей семьи: помнится всеобщая радость из-за первого после войны снижения цен на потребительские товары (апрель 1948 года). Люди тогда очень верили в завтрашний день.
Но несчастье нагрянуло внезапно и с неожиданной стороны: тяжелая форма менингита в считаные недели унесла в могилу десятимесячного Мишеньку, первенца наших многострадальных Чаликов. Лично для меня это была первая реальная встреча со смертью, и стресс в эти черные дни был такой сильный, что больше всех меня сквозь слезы утешали сами безутешные родители-врачи, которые убеждали себя и меня, что из менингита для ребенка это лучший выход.
Былая гармония в наш дом вернулась только через год, с рождением их чудесной синеглазой дочки, которую из-за моей настырности назвали Танечкой.
Спустя же полгода после трагедии с малышом наша бабушка находилась в Ленинграде, где как раз пошел в первый класс внук Сережа, которого она должна была на первых порах контролировать. Именно от нее, к которой зачастили корреспонденты, узнали мы о готовящемся грандиозном чествовании Пушкина. Разумеется, наступающую дату все мы хорошо помнили, но масштаб юбилейных мероприятий и торжеств поначалу был неизвестен.
Здесь, однако, не обойтись без исторического комментария о том, как изменилось восприятие творчества и личности поэта советской властью, так как «костер истории» давал самые разные «отблески» и на его оставшееся в России и расширяющееся потомство.
Пастернаковское определение художника как «заложника вечности» «у времени в плену» замечательно емко характеризует, в частности, не только прижизненную, но и посмертную судьбу Пушкина. Ведь самые первые радикальные ниспровергатели «старого мира» в своем пролеткультовском вандализме вместе с «буржуями» призывали «сбросить Пушкина с корабля современности» и отвергали полностью какие бы то ни было его заслуги. В 1918 году Маяковский строго вопрошал: «А почему не атакован Пушкин / И прочие генералы-классики?» В первые послереволюционные годы в школах его чуть ли не повсеместно представляли «идеологом среднепоместного дворянства», а Татьяну Ларину, например, ставили к позорному столбу за пренебрежительное невнимание к пению крестьянских девушек. Именно в это время (1919 год) умерла от голода в Москве старшая дочь Пушкина Мария Александровна Гартунг и была лишена как наследства, так и пожизненной пенсии ее племянница и моя прабабушка Мария Александровна Пушкина-Быкова с формулировкой, что Пушкин «нэ майэ заслуг пэрэд Украïною». Все остальные потомки, если не выехали за рубеж, пополнили ряды поверженного «буржуазно-дворянского класса» с экспроприацией собственности и с запретом на получение образования, особенно в учебных заведениях уровнем выше профессиональных трудшкол. Понятно, конечно, что так требовала революционная целесообразность победившего класса. Но ведь оторванные от земельной и прочей собственности, включая жилье, лишенные всяких средств к существованию из-за отмен пенсий, оставшиеся в отечестве потомки, будучи лояльными к новой власти, далеко не всегда могли найти даже самую низкооплачиваемую работу (совсем не случайный образ Маяковского: «Тише, чем мыши, / мундиры / пропив и прожив, / из гроба / выходят “бывшие”» – термин этот хорошо был понятен, как минимум, все 20–30-е годы). Так, моя прабабка только первое время, когда еще был жив Владимир Галактионович Короленко, работала у него в «Лиге спасения детей», позже – сестрой милосердия в Обществе Красного Креста, но это ведь было все временным и неустойчивым.