Но в тот момент явились Вы и остановили оползень своими широкими плечами, оползень того, что по недоразумению продолжали называть немецким театром, превратившимся в поток грязи, кича и лжи. Вы встали на пути этого потока и начали, почти в одиночестве, строить театр заново, год за годом, до тех пор, пока он снова не заискрился, до того, как снова ожило сценическое слово, вернулось то, что казалось полностью утраченным в громе казенной меди предыдущих двенадцати лет: язык и театр во всем его блеске, театр — такой, каким мы знали его раньше, до того, как подул ветер смерти. Он стал еще красивее. Еще сильнее, еще мощнее — как все утраченное, но возрожденное.
За это Германия должна быть благодарна именно Вам! Всегда! Мы, Ваши друзья, благодарим Вас от всего сердца уже сегодня!
Ваш
Эрих Мария Ремарк.
Гансу-Герду Рабе
Рим, 20.06.1967 (вторник)
[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]
Рим, отель «Де ла Вилле», виа Систина
20 июня 1967 года
Мой дорогой Ганс-Герд!
Большое спасибо за письмо, статью и за намек в отношении Людвига Бете. Я, естественно, забыл, что у него день рождения в один день со мной, так как вообще не помню о днях рождения, — но я очень рад, что узнал об этом и тотчас написал ему, тем более что, как ты говоришь, он находится сейчас в положении «пророка в своем отечестве», так как его сильно огорчают сограждане. Я сейчас нахожусь в Риме под присмотром очень хорошего врача, который, к сожалению, дает мне мало надежды на улучшение — несмотря на это, а может быть, именно благодаря этому мы с тем большим удовольствием* наслаждаемся волшебным ранним летом в Тринита-ди-Монти в номере с огромной террасой, откуда открывается вид на весь Рим. Днем по небу над Римом летают ласточки, а по ночам из парка Медичи доносятся соловьиные трели. Сюда мы короткими перебежками добрались на машине и собираемся таким же способом в начале июля вернуться домой. Странно, как меняются ценности у человека, который каждую минуту может лишиться жизни, — он обретает способность преодолеть грусть, находит в себе неописуемую свободу, в ореоле которой человек понимает, насколько часто люди делают свою жизнь невыносимо тяжелой из-за собственной слепоты — без всяких оснований, повинуясь лишь своему безумному эго, не способному освободиться от своих таких же безумных суждений.
Я не знал, что у тебя был сын, который погиб во время войны. Моя младшая сестра* — наверное, ты об этом не знаешь — была во время войны казнена по приговору народного суда, потому что в 1942 году не верила в германскую победу. Таким образом, мы с тобой оба испытали утраты, на фоне боли от которых суета, которой предаются наши известные современники, кажется еще более непонятной. Вечно вчерашние, зато никогда не умирают.
