Много превосходящий Вас годами
Эрих Мария Ремарк.
Йозефу Каспару Витчу/«Кипенхойер и Витч», Кельн
Порто-Ронко, 01.08.1966 (понедельник)
Дорогой друг!
Если Вы уже думали о том, чтобы сдвинуть мой день рождения на несколько дней, то я пошел дальше и сдвинул его на несколько месяцев — то есть до Вашего шестидесятилетия, дня рождения моего астрологического товарища по несчастью, Рака. Не надо ничего выдумывать, не надо ничего исправлять! Пусть мне будет стыдно! Даже путешествие в Нью-Йорк* и последовавшее за этим явное, нерешительное оцепенение и ослабление ощущения бытия не могут служить мне извинением! Блистательно принял прекраснейший розовый букет в моей жизни; бесчисленные великолепные цветочки, за которыми до моего приезда ухаживала «Розочка»*. Они сохранились за много дней до моего возвращения, и в дополнение к ним — Ваше великолепное письмо! А я? До сего дня не ответил — презренная неблагодарная скотина! Простите меня! Поймите меня! Меня только сейчас начинает отпускать это странное оцепенение, и это первое письмо, которое я пишу. Тысяча благодарностей за то, что думаете обо мне! Я надеюсь, что свой день рождения Вы провели за обильным столом, уставленным великолепными блюдами и напитками, а не так, как я свой — на борту «Микеланджело», итальянского судна с неважной репутацией и скверной кухней, голодая за шампанским (слава богу, что хоть оно было!) и закусывая его черствым хлебом. Отвратительными были даже спагетти! Но зато Нью-Йорк был великолепен! Нам непременно надо когда-нибудь побывать там вместе! Потом был Порто-Ронко, любимый, но неожиданно безжизненный и сонный. Сейчас он снова начинает оживать в своем жемчужном волшебстве. Ваш старый коньяк 1811 года ждет Вас! Когда Вы приедете? Лето здесь было безрадостным, холодным и пасмурным, но август должен принести с собой тепло и синеву неба!
Тысяча приветов, всем спасибо и à bientôt [11]! Привет от Полетт и Вашего старого (шестьдесят восемь лет) друга
Ремарка.
Фрицу Кортнеру
12.05.1967 (пятница)
Дорогой друг Кортнер!
Как еще было — как во времена нашего первого полудня жизни, когда над Европой повеяло пеплом, пала темная ночь, убийство стало законом и зажглись крематории — как это было, когда ближние стали чужими, а чужие близкими, когда годы одиночества обрушились на нас, как стая волков в заснеженном поле, и многие из нас впали в полное отчаяние, и никто не знал, как он выберется из всего этого, каким растерзанным он окажется и найдет ли в себе мужество и силы начать все сначала, начать в возрасте, когда другие уже уходят на покой.
