Он хотел попросить Папу развязать этот узел противоречий: почему там и только там, в иной жизни, должно принимать жест Христа, его длань, которая отделяет добрых от злых, а в этом мире должно притворяться. Католическая религия была слишком милостивой к демократическим правлениям, она благословляла их и она еще пожалеет об этом.
Эта фигура из «Страшного Суда» Микеланджело непреодолимо влекла его – один из про́клятых слева от Христа (каждый раз, когда Николай вспоминал его, он переставал понимать, какая стороны была правой, а какая левой), прямо под апостолом Варфоломеем с собственной содранной кожей. Присевший грешник рукой прикрывал один глаз. Ни на одной из русских икон Николай не находил у отверженных Христом подобного выражения лица. Русские про́клятые никогда не казались удивленными, они были убеждены в своей греховности, с детства приученные к такой мысли. Может быть, и им, царем, подготовленные. Та м, в Европе, в Риме, этот черный безумный взгляд, это прозрение вечности между двумя взмахами ресниц, шло из души, словно никогда не слыхавшей о Боге. Никто на той земле не приготовил его душу к суду; короли, помазанные Папой на царство, обманывали его.
В июльской послеполуденной жаре трещали цикады, пели о том, как велика Россия. Николай пытался представить, сколько всего цикад в его огромной стране, сколько сил они тратят на свое пение, безразличные к революциям, к тому, кто правит землей, на которой они живут; он погружался в их цикадную жизнь, забывая о том, кто он и где он, ему казалось, что скоро зайдет солнце и он перестанет петь вместе с ними. Потому что именно солнце заставляло цикад петь, а цикады заставляли подниматься светило. После заката он мирно уснет вместе с невидимыми певцами, дабы назавтра встретить светило новой песней. Как жаль, что люди не умеют превращаться в цикад! В этот момент подошла и села рядом Аликс. Они были одни.
– О чем ты думал, Ники? Твой взгляд был так далеко… Скажи мне, о чем ты думал?
– О Риме. Помнишь поездку в Италию, демонстрацию против нас, которая не позволила нам побывать в Риме? И еще о цикадах… слышишь, как поют? И так многие, многие часы…
– Ты можешь думать о цикадах? Я так устала, так устала, Ники, иногда мне хочется заснуть и больше никогда не просыпаться. Если бы не дети… мне кажется, я прожила уже достаточно.
– Нет, Аликс, жизнь еще не закончена. В глубине души я уверен, что она вообще не закончится…
– Что ты имеешь в виду?
