– Имори?
Актер рыдает. Хватает призрака за плечи:
– Имори! Это же ты!
Не знаю, можно ли трясти онрё. Кохэку трясет:
– Имори! Как я мог не узнать тебя? Как мог ошибиться?
Мотает головой в мою сторону:
– Обманщик! Вот он, Имори!
– Ты последний, – шепчет призрак. – Я сказал тебе, что ты будешь последним. Так и случится. Ты будешь последним, кто видит меня здесь, в этой колыбели горестей, клеветы, измен…
– Имори!
Дурманящий аромат хиганбаны хлещет в дом от крыльца. Затапливает комнату, прибоем ударяет в стены. Колышется тяжкими волнами – так, что я задыхаюсь, хрипя, хватаюсь за грудь. И опадает, расточается, зыбкими нитями уходит в щели.
Исчезает.
Запаха больше нет. Цветок мертвеца утратил свое темное очарование. Нет и призрака. Я упустил момент, когда Кояма Имори покинул дом, а может, и весь мир живых.
– Не плачьте, – говорю я, обращаясь к Кохэку. – Пойдемте отсюда.
Он не слышит. Не встает. Приходится тащить волоком.
