Через пять минут начались спазмы; между шестой и десятой минутой участилось дыхание, подопытный потерял сознание. С одиннадцатой по тридцатую минуту дыхание замедлилось до трех вдохов в минуту и полностью остановилось к концу. Через полтора часа после остановки дыхания было начато вскрытие[140].
Эксперименты с декомпрессионной камерой не прекратились с поражением нацистов: ученые просто переключились на представителей других видов. Например, в университете английского города Ньюкасл-апон-Тайн ученые брали для опытов свиней. Животных на протяжении девяти месяцев подвергали сеансам декомпрессии (вплоть до 81 сеанса). Все свиньи испытали приступы декомпрессионной болезни; некоторые особи умерли[141]. Этот пример слишком хорошо иллюстрирует то, о чем писал выдающийся еврейский писатель Исаак Башевис-Зингер: «В своем отношении к животным все люди – нацисты»[142].
Эксперименты на существах, не входящих в ту группу, к которой принадлежит сам экспериментатор, проводятся регулярно – различаются только их жертвы. В США самым печально известным случаем опытов на людях в ХХ веке был сознательный отказ от лечения сифилиса у пациентов из Таскиги (Алабама) с целью пронаблюдать за естественным развитием заболевания. Это происходило уже в то время, когда пенициллин доказал свою эффективность при лечении сифилиса. Жертвами эксперимента были, разумеется, чернокожие[143]. Едва ли не крупнейший за последнее десятилетие международный скандал с экспериментами на людях разразился в 1987 году в Новой Зеландии. Уважаемый врач из ведущей больницы Окленда решил не лечить пациентов с первыми признаками рака. Он стремился найти подтверждение своей смелой теории о том, что данная форма рака не прогрессирует, но пациентам об этом не сказал. Его теория оказалась неверна, и 27 его пациентов умерли. На этот раз жертвами оказались женщины[144].
Когда появляется информация о подобных историях, общественное возмущение ясно показывает, что мы, в отличие от нацистов, испытываем моральное беспокойство в отношении более широкого круга существ и что мы не готовы пренебрегать страданиями отличающихся от нас людей; между тем есть множество чувствующих существ, о которых мы, похоже, не беспокоимся вовсе.
Мы все еще не ответили на вопрос о том, когда эксперимент может быть оправдан. Ответ «Никогда!» явно ошибочен. Такая черно-белая мораль кажется привлекательной, поскольку исключает необходимость рассматривать каждый случай в отдельности; но в чрезвычайных обстоятельствах подобные абсолютные истины оказываются неприменимыми. Пытать людей почти всегда плохо – но и это не абсолютная истина. Если пытки – единственный способ узнать, где в Нью-Йорке спрятана атомная бомба, которая взорвется через час, то пытки вполне оправданны. Если один-единственный эксперимент позволит лечить такие заболевания, как лейкемия, то он оправдан. Но в реальной жизни польза от эксперимента далеко не столь очевидна, а чаще всего ее и вовсе нет. Итак, как же решить, оправдан ли тот или иной эксперимент?
