Странно это, приходить на заснеженный пляж. Как и ездить зимой в Венецию…
Бродский любил, но по мне другое. По мне — дробить снежинок нежные хребты, ступая. Дышать водою мерзлых рек, болея. И не любить тебя, моя родная. Моя забытая Гиперборея.
Я пришел туда, откуда все началось. На пляж, к коряге. Той самой, которой уже нет. Распилили по осени да сожгли, наверное. Жалко. Добрая коряга была. Памятная.
По щиколотку в мокрых сугробах ранней осени. Воскресенье. Не Прощеное. Рано пока просить прощения.
А в моей памяти она есть, живёхонька. Лежит лениво, припорошенная мартовским снегом. Ветви раскинула свои сухие, старушьи. А я — рядом. Снова. И снова все нужно начинать снова.
Ночь северная стоит, сиреневая. И я стою, у коряги, которой нет давно. А была? Не приснилась же она мне! Была, наверное. Просто сейчас нет, распилили по осени… Вышел на лед, и прошептал себе в липкий шарф — «Прорвемся».
— Хорошо. Кабинет я тебе дам. Но ничего у вас не выйдет.
— Почему?
— Не придет никто.
— Придут, вот увидите. На мероприятия Совета же приходят. А у нас лучше будет!
— На Совета приходят, да. А знаешь, почему? — Я лишь робко пожал плечами. — Да потому, что я каждый божий раз даю объявление в учительской! Объявление, чтобы классные руководители обеспечили явку. Им за это платят, понимаешь?
— Платят за то, чтобы они заставляли детей во внеучебке участвовать?! — изумился я.
— Конечно. Кто бы пришел, если бы не платили? Кто бы пришел, если бы не весело мое объявление? М? Да никто! Ты пойми, Егор, я не вчера родилась. А на посту заместителя директора сколько лет, знаешь? Нет? Вот-вот… Никому ничего здесь не надо. Пора бы повзрослеть, Егор. Пора бы!
