Прозвенел мой последний звонок. Конечно, он был не только моим. После этого лагерного дребезжания, все, как один, выбежали из надоевших кабинетов. В тот день я не побежал.
Человек — самое одинокое существо во вселенной. Он рождается и умирает в одиночестве. Наедине с собой. И переговоры, надо сказать, ведет тоже один. Их — сто двадцать, а я один.
Один я спустился на третий этаж, плывя по реке чужих спин, что текли по-расписанию. Текли домой. Я же тек к 3.3, чтобы как-то спастись от сложившегося водоворота протеста. Тек на переговоры.
Тела пришедших революционеров стадно переплетались в клубок. Со всеми говорить нельзя, да еще и не все могут.
— Кто главный? С кем общаться? — спросил я. Клубок начал шевелиться, и стало видно двух пацанчиков, идущих мне на встречу.
— Мы! С нами говори! — произнесла парочка заговорщиков. Одного вы уже знаете: рыжего умника, но коммуниста. Он шел первым. За ним — китайская палочка для суши. Долговязый древесный прут, называемый человеком. Не скажу, что совсем бревно, свечку не держал. Подал голос именно он, да еще какой! Низкий, бархатный бас, обволакивающий все на свете. Рыжий просто кивал, потому что заикался. А у второго был божественный голос: низкий, бархатный бас, обволакивающий все… На свете.
Мы уединились в кабинете, я не пустил даже зама. Тот хотел, но переговоры — штука интимная. Одинокая. Революционеры сидели вдвоем, дополняя друг друга. Говорили мы долго, и под конец договорились. Все вышло так, как я думал: Революцию продали. Не дороже двух с половиной.
