— Несомненно, — не удержался я от усмешки. — А ещё он по-прежнему толст.
— Он — даймё, — сказал мой друг, и в его голосе мне послышалась укоризна.
— Конечно, толстый даймё, — проворчал я.
— Поражение — позор, — заявил Таджима.
— Нет, — не согласился с ним я, — если Ты хорошо дрался.
— Поражение — позор, — настаивал он.
— Многое зависит от поражения, — покачал я головой. — Листу, оторванному от ветки, не стоит терзаться от позора, как и траве, смятой сапогом.
— Зато очерк Лорда Окимото идеален, — добавил Таджима.
— Она великолепна, — признал я. — Но это не отменяет того, что он толстый.
— Как дела у других? — полюбопытствовал он.
— У тех, кто выжил, в целом неплохо, — ответил я. — Торгус, Лисандр и Пертинакс живы.
— Что с Нодати, мастером меча? — поинтересовался Таджима.
— Никто не знает, куда он подевался, — пожал я плечами. — Несколько дней назад он исчез из замка, и с тех пор его никто не видел.
Я приподнял Таджиму и посадил, прислонив спиной к скале. Он промолчал, но выражение его лица говорило само за себя. Он явно страдал от боли. Меня это не на шутку встревожило. Необходимо было как можно скорее доставить его в лагерь, но как это сделать? Немного погодя его лицо разгладилось, казалось, боль отпустила.
— Уходите, — наконец смог выдавить он. — Спасайте себя.
— Мы уйдём отсюда вместе, — отрезал я.
Но сказать это было легче, чем сделать. В действительности, я теперь боялся даже шевелить его, боялся, что он мог умереть от боли, если я попытаюсь поднять его, или уже в седле, если я придумаю, как мне его туда затащить. Огонь жизни, тлевший в его некогда сильном теле, казался мне мало чем отличающимся от того крохотного костерка, жалкого маяка, теперь почти умершего, которую он разжёг в темноте.
Поймал на себе его просительный взгляд.
— Ты хочешь что-то сказать, — заключил я, — но колеблешься?
— Нет, — ответил Таджима.
— Говори, — сказал я, — не стесняйся.
— Как там Сумомо? — наконец, собравшись с духом, спросил он.
— Почему тебя это должно заботить? — осведомился я. — Какое это имеет значение?
— Я хочу знать, Тэрл Кэбот, тарнсмэн, — прошептал мой друг.
Сумомо была одной из двух контрактных женщин, чьи контракты держал Лорд Нисида. Вторую женщину звали Хана. Я знал, что Таджима очень интересовался покупкой контракта Сумомо, но это было ему не по карману. Сумомо, как Хана, которая выглядела несколько старше, была очень красива. С другой стороны, лично я нашёл её непривлекательной и высокомерной. К Таджиме она относилась с явным презрением, и даже ни разу не сочла нужным поклониться ему, несмотря на различия в их полах. И это среди пани, где даже старшая сестра первой кланяется младшему брату. Таджима был умным, сильным, быстрым, красивым молодым человеком. Для своего возраста он отлично владел мечом, и вообще был квалифицирован в паньских боевых искусствах. Он был беззаветно предан кавалерии, сёгуну Лорду Темму, и своему даймё Лорду Нисиде. Тот факт, что Сумомо, контрактная женщина его даймё, вела себя с ним надменно, не скрывая своего презрения, и не упуская случая, чтобы унизить его, казался мне аномалией. Я никогда не видел Сумомо без её приличных одежд, но подозревал, что за неё, должным образом продемонстрированную, дали бы хорошую цену на обычном рынке где-нибудь на континенте, скажем, в Брундизиуме, Порт-Каре, Ко-ро-ба, Аре или Турии. Пани держат рабынь, но в их культуре статус контрактной женщины стоит несравнимо выше статуса рабыни, хотя и, естественно, значительно ниже положения занимаемого свободной женщиной. На континентальном Горе просто нет ничего подобного контрактным женщины. Все женщины освоенного Гора, как на континенте, так и на известных островах, делятся на рабынь и свободных. Разумеется, есть существенная разница между тем, чтобы быть невольницей крестьянина, мелкого торговца или пастуха, и тем, чтобы быть рабыней высокого торговца или Убара, но и те и другие — одинаково рабыни. В ошейнике все женщины равны, они ничто, простые рабыни, хотя ошейники у некоторых могут быть усыпаны бриллиантами.
