Одним махом оставили позади город, вырвались в поле, на пустынное и темное, обледенелое шоссе. Ветер гудел в стеклах.
Горизонт прорисовался над снежной равниной сизо-розовой полосой. Засветилось небо. Полоса в считанные секунды разрослась в огромное малиновое зарево. Оно полыхало, играло театрально-неправдоподобно. На дальних облаках вспыхивали то кровавые, то желтые отблески, будто кто-то освещал их цветным фонарем. И снежная равнина стала красной.
По самой линеечке горизонта черными силуэтами виднелись корявые конструкции. Завод словно взорвался, словно горел.
— Плавку дают, — сказал шофер напрасно, потому что это и так было ясно. — Красиво плавят… У меня двоюродный на мартене, я ходил, смотрел, ну, знаешь, не то, что баранку вертеть; черти, ну, черти!
Потянулись окраины Косолучья, темные, широко разбросанные домишки, хотя до завода еще было порядком.
— Мне к управлению, — сказал Павел.
Завод вырос и выпрямился перед машиной во весь свой рост. Фантастические, провально-черные в ночи купола, трубы, эстакады, кое-где обтыканные точечками лампочек, исходящие паром и дымом. В воздухе над всем заводом светился плотный дымно-пыльный колпак.
А когда Павел вышел из машины, расплатившись, у него даже в ушах засверлило: такая была острая в ночной тишине какофония свистов, шипения, звонов, ударов…
Он постоял несколько секунд, посмотрел, даже передохнул. «Ох, чудище, ну, чудище!.. Много в мире настроил бородатый бог Жана Эффеля, много ему пакостил черт, но даже они такого придумать не смогли».
Совершенно другой была печь в эту ночь. У ее подножия протянули целую иллюминацию из дополнительных лампочек, но и они, впрочем, с трудом вырывали из тьмы черные циклопические конструкции. Десятки людей возились на площадке, перекликались, волокли шпалы, бревна, которых тут уже была навалена гора: и разные старые балки и просто неошкуренные древесные стволы. Еловая, березовая, сосновая кора хрустела под ногами. Дровишки…
В брюхе домны ярко светились два отверстия, в которые поминутно кто-нибудь пролезал или заглядывал. Это были размонтированы две фурмы, круглые металлические люки которых стояли тут же, прислоненные к стене.
Обер-мастер Федор Иванов ругался насчет каких-то лопат, о которых — мудрецы, артисты! — никто не позаботился.
— Ну, что? — Павел подошел к нему.
— Приступили! — с яростно-восторженным блеском в глазах сказал Иванов. — Теперь господи помоги, выноси, сивка-бурка!
— Задувать?
