Если разделить человечество на взрослых и детей, а жизнь на детство и зрелость, то окажется, что детей и детства в жизни – много, очень много. Только мы, поглощенные своей борьбой, своей заботой, не замечаем их, как раньше не замечали женщин, крестьян, угнетенные классы и нации{187}.
Он предостерегал: нельзя причинять страдание, совершать насилие, вызывать страх, оскорблять достоинство, учинять деспотизм. Убеждал читателей быть внимательными к инаковости другого человека, не ломать его личность, поддерживать и позволять ему свободно расцветать, растить детей с мудрой любовью, с уважением к их потребностям и правам. Тогда они обретут себя и сумеют гармонично сосуществовать с другими.
«Автор борется за счастье нашего грядущего поколения, им руководит гражданское беспокойство», – писали рецензенты. Действительно, Корчак, как подобает педагогу, устремлялся мыслью вдаль, решал, кем через пятнадцать, двадцать лет станет младенец, который в начале его книги еще только делает первый вдох. А ведь туманно было не только будущее, но и настоящее. Удержится ли на плаву возрожденное государство? Каковы будут его границы? Продолжалась борьба с Украиной за Львов. Немцы не собирались отдавать захваченные территории. Вот-вот должно было начаться великопольское восстание, имевшее целью вернуть эти земли Польше. Чехи набирались сил, чтобы, пользуясь всеобщим смятением, отобрать Заользье.
В стране царил хаос и голод. Череда оккупантов опустошила фабрики, деревни были сожжены, разграблены, скота в них не осталось. Бушевала инфляция. Введенная немцами валюта – польская марка – изо дня в день падала в цене. Между политическими партиями шли яростные споры о власти. Большевистская революция уже перекинулась на Германию, Финляндию, Венгрию, теперь хотела завладеть Польшей. Пропагандистские лозунги польских коммунистов находили отклик среди народных масс, истощенных войной, нищетой, безработицей. Возникали рабочие советы, призывавшие народ к забастовкам, крестьяне начинали грабить помещичьи имения. Надвигалась анархия.
Польско-еврейские отношения ухудшались. Во время освобождения польских городов и местечек от оккупантов доходило до вспышек антисемитизма. Кельце, Краков, Лодзь, Ченстохова, Пинск, Лида, Львов – причины и масштабы происшествий были разные, механизм один и тот же. Местных евреев обвиняли в сотрудничестве с врагами: немцами, украинцами, большевиками. Командиры предоставляли солдатам свободу действий: те сами выносили приговор предателям. В еврейских районах начался настоящий ад: грабежи, резня, погромы, поджоги. В солдатский самосуд охотно включались окрестные жители, справедливо называемые сбродом.
