Я спросил пожилого ороча, который вез сазана, о чем поет его товарищ, и он все с той же, не сходившей с его морщинистого лица доброй улыбкой ответил:
— Тимофей Иванович поет так: многоводный Тумнин, родная река орочей, несет в тайгу счастье. Как не остановить светлые воды Тумнина, так никому не сдержать счастье орочей. Много зверя в тайге. Много рыбы в Тумнине. Хватит подарков для наших друзей. Николай Павлович, много лет живешь с нами, много помог нам. Большую рыбу везем тебе. Живую рыбу везем. Кушай, пожалуйста, Николай Павлович. Скоро семнадцать зим, как ты живешь у нас. Много, однако, добра сделал.
— Это все?
Заметив мое недоумение, переводчик пояснил:
— Тимофей Иванович всегда, что думает, говорит-поет. Такой он человек, однако.
Услышав наш разговор, подошла Наташа. Ороч отодвинулся к окну, освободив ей место рядом с собой. Наташа села.
— Кто же такой Николай Павлович? — спросила она. — Уж очень, я думаю, хороший человек, если о нем не говорят, а в песне поют.
— О, шибко хороший человек! Учитель! — сказал ороч. — А Тимофей Иванович всегда говорит-поет, — повторил он будто для того, чтобы оправдать импровизатора, который все еще тихо пел, но уже без слов.
— Учитель? — переспросила Наташа. — Я тоже учительница!
— Наверно, тоже человек хороший, — сказал ороч и стал закуривать трубку, которая у него за разговорами погасла.
На дальнейшие расспросы Наташи об учителе он или кивал утвердительно головой, или отвечал одними и теми же односложными фразами: «Ничего, конечно» и «Однако верно».
— Видите, Наташа, как народ ценит труд учителя! — сказал Костя серьезно. — Вы правильно сделали, что взяли путевку к нам на Север.
— Я тоже так думаю, — ответила она. — Вы знаете, голова кружится от впечатлений. Какая-то удивительная дорога! Мне очень понравились слова: «Много, однако, добра сделал». Но почему же «однако»?
Пожилой ороч курил свою трубку и, казалось, вовсе не слушал того, о чем она говорила.
Из соседнего купе в это время вышел еще один ороч, молодой. Он был в темном лыжном костюме. Под расстегнутым воротом у него пестрела матросская тельняшка. На вид молодому орочу было не более двадцати трех лет. Стройный, красивый. Лицо загорелое, каштанового цвета. Большие, черные, слегка раскосые глаза. Он подошел к нам, спокойным движением руки разогнал перед собой дым, который извергала трубка моего соседа, и присел рядом со мной на край скамьи.
— Однако скоро, Василий Терентьевич? — спросил его мой сосед.
