Теперь существуют роды: Мулинка, Тиктамунка, Акунка, Намунка, Бисянка, Еменка, Пунадинка, Сеченка, Коппенка и другие. Правда, некоторые так малочисленны, что состоят из двух-трех семейств.
Николай Павлович ходит по комнате, заложив за спину руки.
— Вот вам и вся история. Я имею в виду прежнюю историю, дореволюционную. Новую — увидите сами...
...Мы идем с Николаем Павловичем узкой дорогой у подножия огромной лесистой сопки — Солнечной. Дорога ведет вверх. Справа от нас по дну долины течет Тумнин. Чем выше мы поднимаемся в гору, тем шире перед нами открывается долина. На скатах Солнечной и на других сопках наклонно растут лиственницы, тополи, ольхи. Когда их начинает раскачивать ветер, то кажется, что вот они сорвутся со страшной высоты и рухнут в реку. Но деревья корнями своими сидят глубоко в расщелинах скал, и нелегко их вырвать оттуда, хотя иногда вершины клонятся так низко, что кажется, вот-вот переломится высокий, упругий ствол.
Ветер дует с моря, но он почти не охлаждает насыщенный зноем воздух. Небо над Сихотэ-Алинем прозрачное, чистое; светлые воды Тумнина отражают его лазурь. Лишь в том месте, где в реку вливается бурная протока Худями, вода кажется чуточку темней.
Душно не только от зноя, душно и от густых медовых запахов тайги и особенно острого запаха багульника. Багульник здесь встречается на каждом шагу.
— Шаманий цветок, — говорит Николай Павлович и срывает жесткий стебель. — Его жгут шаманы во время камлания, пляшут в его дурманящем дыму. Жуткое зрелище. Теперь вам не придется увидеть этого. Последний шаман выехал из Уськи еще до войны. Живет в Коппи. Правда, это был не слишком «сильный» шаман. Он уже давно бросил свое занятие. Но как-то, узнав, что охотники убили тигра, старик прилетел на самолете хоронить священного зверя.
— Шаман на самолете?!
Николай Павлович смеется, говорит:
— Именно на самолете! И даже потребовал возместить стоимость билета. Кажется, сто два рубля.
Заметив мое удивление, Николай Павлович серьезно добавляет:
— Поговорите с Сидором Ивановичем Акункой, он вам расскажет, как было дело.
Чем выше дорога уходила в горы, тем она становилась у́же и наконец превратилась в тропинку, которая потом вовсе затерялась в зарослях. Линия железной дороги шла по самой кромке обрыва, параллельно горной тропе, и нужно было оглядываться по сторонам, прижиматься к сопкам: поезд на полном ходу мог неожиданно выскочить из-за поворота.
— До вас учителя здесь были? — спросил я Николая Павловича, когда мы остановились у обрыва, над рекой, которая петляла возле каменного подножия хребта.
