Собственная слабость приводила Мернептаха в бешенство. Он багровел. Из-под сине-золотой боевой короны по лбу и щекам струился пот.
А сестра не сводила с него презрительного взгляда.
Опускной блок, как нарочно, не поддавался стараниям рабов, что-то произошло с потаённой пружиной.
Рабы и солдаты перешептывались:
— Это Боги! Они против!
— Нет, она наколдовала…
— Это мы останемся здесь навечно, а не она…
— А может, он только хочет попугать ее?
— Чтоб смирилась?!
— Чтоб смирилась…
— Чтобы просила пощады?
— Чтобы просила пощады…
— …О, нет! Она ее никогда не попросит! — твёрдо сказал раб кушит (сноска: кушит — нубиец).
— Правду говоришь! Скорее он умоется собственной кровью, чем она будет просить пощады!
— Да…, да…!
Вдруг опускной блок дёрнулся, скрипнул и, перетирая породу, медленно пополз вниз, отсекая от Мира Живых стоящую на пороге шахты бледную и измученную Неферкемет. Её большие карие глаза чуть подернулись, увлажнились, в них что-то как промелькнуло. Она подалась вперед, словно хотела в последний раз насладиться небом, солнцем, миром…
Она посмотрела на небо — простилась с Амоном-Ра, мельком скользнула по лицу брата, едва задержалась на нем, но и этого было достаточно.
Мернептах, не выдержав её взгляда, отвел глаза в сторону. (Сестра всё же.) Пока опускался гранитный блок, и пока за ним не скрылась Неферкемет, он не поднял глаз. Его трясло. Кулаки сжимались так, что костяшки пальцев побелели, а золотые накладные пластины на ногтях врезались в ладонь. Теперь кровь сочилась через сжатые пальцы и капала на раскаленные камни.
Гранитный блок гулко стукнул об пол шахты, подняв облако пыли и замер…, внутри камня какое-то мгновение что-то еще раскатисто гудело, но вдруг прекратилось резко и навечно.
Всё стихло.
В безумной тишине, мучительно долгой, где-то в высоком небе тоскливо пискнула пташка…
Мернептах вздрогнул…
Поднял глаза: в бесконечно высоком небе птица мент — это её душа — взметнулась к солнцу. Лицо Мернептаха перекосилось, он зажмурился, поднеся руки к лицу, зарычал и завыл, как шакал.
По лицу, рукам, шее стекали алые струйки.
— Умылся-таки, кровью! — буркнул старый раб.
Но его никто не услышал. Все молча, не поднимая голов, пошли прочь с места казни.
Мернептах остался один.
С его рук всё стекали и стекали алые струйки…
IX
Асуан. 2 мая. 1965 года
…Страшное зрелище. Увидеть такое в Египте — немыслимо, противоестественно!
В стране, где земная череда лет была лишь подготовкой к вечному пути, — умершего долго готовили, сопровождали всем необходимым в дальней дороге, провожали с почестями и даже после погребения не забывали мумию в одиночестве, приносили ей съестные припасы и воду, — оставить ушедшего в мир иной без поддержки — немыслимо! Это был один из самых страшных сорока двух смертных грехов.
