— Ну, брат, торгуем малиной…
— Ладно, пусть будет с малиной. Как отторговался-то?
— Нормально, — ответил Григорий.
Витька взял солдатскую фляжку, обжигаясь, начал пить пахнущий свежей малиной чай. Руки дрожали.
— Слышь, Витек, а может, все-таки в больничку заглянем?
— Зачем?
— Как зачем? С такой высоты нырнул… Может, что внутрях отбило?
— Все цело, — отозвался Витька.
— Тонул опять же самым настоящим образом…
— Дак откачали ведь, — простодушно ответил Витька. — Если бы насмерть утонул… А то так…
— Все одно надо бы врачам показаться… Для порядку. Для профилактики…
— Некогда мне заниматься этой профилактикой, — серьезно заявил Витька.
— То есть как это некогда?! — удивился Григорий.
— Силосование скоро…
К силосованию готовились загодя. Это только на первый взгляд все просто: скосил сырую траву без разбору, да и вали ее в яму. Не надо сушить, как сено, не надо выводить стройные груздки-приметки, чтобы крепко они стояли под осенними дождями и зимними падерами, не надо, верно. И трава идет почти любая: крапива, пустырник, ежеголовка, рогоз, жесткий тростник и луговой межлистый лисохвост, даже болотный белокрыльник. Гадючий лук, конский щавель, марь с калужницей — все перемешается, перепреет. «Перебродит — вино будет», — как говорил Макар Блин. Но были у силосования и свои законы. Яму вычисти так, чтобы от прошлогоднего силоса и запаха не осталось. Свежим дерном дно выстели. Бока подровняй, чтобы не осыпалась земля. Коровы, для которых и предназначался силос, дюже морговиты, то есть разборчивы в пище. Даже сено не возьмет корова языком, если в нем есть клещевина, колючая такая трава. А на пастбище на малиновый татарник она и ногой не наступит, разве что пожует вокруг него сочную травку. А сохранится в силосе прошлогодний запах — можешь считать свой труд напрасным, и в голодное время не подвернет к нему корова.
После выгойки яма должна постоять несколько дней под солнцем, чтобы мыши да крысы ушли из нее. Их запаха корова тоже сторонится.
До половины яму заваливают, а потом на веревках спускают вниз лошадь, сажают на нее верхом мальчишку, что попроворней. Профессия мальчишки на это время называется тяжелым медвежьим словом «топтун». И впрямь он на лошади, как медведь, топчется, утрамбовывая сырую траву. Пока зелень с землей не сравняется, нет лошади и мальчишке выхода наверх. Еду ему туда же на веревке опускают, обедают ведь на силосовании не как на сенокосе под общую команду: «Суши вилы!», а в отдельности: косари в одно время, кладельщики — в другое, возчики — на ходу, а топтун — когда удастся. Топтун в особом почете. Ему и щец со дна погуще в котелок плеснут, и лишний кусок мяса положат. И дневной заработок топтуна, как у большака, трудодня два. Если выдюжит весь день и не попросит замены.
