Подчиняясь общим настроениям, полицейские с подозрением относились ко всему русскому, особенно в свете недавних событий. Никто не забыл, что в июне прошлого года Павел Горгулов убил французского президента Поля Думера. Русский эмигрант заявил, что мстил Франции за отказ начать войну против большевиков.
Эта трагедия потрясла французов и сгустила царящую в Париже атмосферу русофобии. Многие, прежде всего крайне правые, твердили, что русские, перед которыми Франция гостеприимно распахнула двери, способны на любые подлости.
Поэтесса Марина Цветаева тепло отозвалась о Бунине и его супруге, но не смогла сказать полиции, где сейчас находится ее бывший любовник, журналист Александр Бахрах. Его несколько раз видели вместе с Буниным в Грасе – они покупали хлеб и вино, – но и Бахрах бесследно исчез. Цветаеву просили разъяснить, что связывает ее с подозреваемым.
Поэтесса отвечала, что уже давно поддерживает с Бахрахом исключительно деловые отношения, да и те постепенно сходят на нет. Был и еще один человек, привлекший внимание следователей, – муж Цветаевой, Сергей Эфрон, сотрудничавший с советским посольством. Он работал в организации, занимавшейся возвращением беженцев в Советскую Россию. С Эфроном долго беседовали, но ничего ценного он не сообщил.
В последние месяцы в доме Бунина побывало немало знаменитостей: композитор Сергей Рахманинов, писательница Нина Берберова, оперный певец Федор Шаляпин. Всех их также допросили, и все они единодушно заявили, что Бунин вел замкнутый образ жизни и связей с оппозицией не поддерживал.
Судя по всему, ни белогвардейцы, ни троцкисты не были заинтересованы в похищении писателя. Надо было искать дальше. У французской полиции оставалась еще одна нить – Коминтерн и ОГПУ.
За особняком д’Эстре на улице Гренель, где располагалось советское посольство, усилили наблюдение. Внедренные агенты докладывали, что события последних дней, похоже, сильно огорчили посла Валериана Довгалевского и его подчиненных.
Ввиду чрезвычайных обстоятельств французский министр иностранных дел вызвал Довгалевского на набережную Орсе. Советский полпред тянул, снова и снова откладывая встречу. В Москве ему приказали не предпринимать резких действий, а разговор в министерстве обещал быть напряженным.
Литвинов ждал дополнительных сведений и не делал ничего. Он понимал, что дни его – даже при вновь обретенном доверии Сталина – сочтены, и старался проводить как можно больше времени с молодой любовницей. Та отвлекала наркома от гнетущих мыслей о работе, и, очевидно, весьма успешно – начальник канцелярии наркомата видел Литвинова всего несколько часов в день.
