3
Прошло около трех лет, но Ермаков, как и в первую встречу, испытывал порою смущение перед женой. Внешне она оставалась все той же девочкой, которую он повстречал по дороге на вокзал: пепельную челку так и не удалось убрать, и выразительные, голубые-голубые глаза все так же широко смотрели на Ермакова, словно удивляясь чему-то и ожидая чего-то.
Он никак не мог привыкнуть, что она всегда ожидает его: до полуночи, до часа, до двух; был случай, когда она уснула над тетрадями, прождав до самого утра. Тетради учеников — у нее всегда их целые кипы — она всегда проверяет по вечерам: так ей легче ждать.
Что-то упорное, приятное и непонятное Ермакову было в характере близкой ему женщины.
Она никогда не ложилась спать без него. Раздевалась при нем. Не стесняясь и не прячась. Но раздетая, гибкая и тонкая, быстро ныряла под простыню, балуясь словно подросток.
Он гордился ее привязанностью и не понимал именно этой неутихающей, неослабевающей искренней привязанности, не понимал, за что, за какие именно достоинства выпала на его долю любовь этой женщины. Ведь не за то, конечно, что он хороший строевой командир, и не за то, что особенный красавец. У себя в роте он знал, за что его любят или не любят солдаты; знал, за что его ценит или осуждает начальство, но даже и те качества, которые он сам ценил в себе, казались ему недостаточными для мужа такой женщины. При этом он не унижал себя, не преувеличивал достоинств жены, а просто рассуждал трезво; он не считал ее умнее или образованнее себя, но видел, что она нежна, избалована, тонка духовно, а он — прямолинеен, грубоват, практичен, как и положено солдату.
Он думал, что она, неискушенная девочка, ошиблась в нем, и хотел, чтоб она ошибалась как можно дольше. Он не притворялся, не лукавил, не обманывал себя, но был с нею осторожен и сдержан. Он смирился и давно уже не ругал ее за то, что она ожидает его до поздней ночи.
…«Где-то сказано, что любовь — это, прежде всего, любопытство. Сильное любопытство. Человек может пожертвовать собой, чтобы узнать что-то, сильно его интересующее… Да, конечно. Любопытство…» — думал Ермаков, прислушиваясь к ровному, затихающему дыханию жены, лежавшей рядом. «А когда кончится любопытство — кончится и любовь?.. Появится страх. Страх разочарования… Страх — тоже любопытство, человек спрашивает: «Жить ему или умереть?» У нее всегда любопытные, ожидающие глаза. Чего ждет она? От меня?.. Самое большее, чего я могу достичь, — ну, стану генералом… к пятидесяти. Не может быть, что ей это интересно…»
