2
Три года назад он приехал из Германии в этот маленький периферийный гарнизон. Сам попросился сюда, потому что неподалеку — всего в двухстах километрах — был родной поселок и завод, на котором и поныне трудился отец — старый металлист.
Болотинск был почти родиной, но — почти. Ермаков двое суток искал квартиру. «Земляки» не торопились приютить офицера. Он не скупился; не требовал особого комфорта, в ту пору был холостяком — таким хозяева всегда охотно сдают комнату. Но по странному стечению обстоятельств, куда бы он ни заходил, ему везде отказывали. «Занято. Занято. У нас уже живут. У нас своих много», — слышал Ермаков то равнодушные, то сочувственные ответы домохозяев. В одном месте ему ответили грубовато: «Шли бы в гостиницу! Поди офицер, деньги позволяют!» Обозленный на негостеприимных болотинцев, Ермаков попал в конце концов к старой и одинокой вдове, Прасковье Андреевне. На удивление, старуха приняла его, словно сына: показала чистенькую комнатку, предложила отведать горячей картошки, цену за комнату запросила самую малую, зато разговор сразу завела большой и длинный.
— Ну вот, мамаша, — сказал Ермаков с облегчением, — а я-то подумал было, что перевелись в вашем городе добрые хозяева… — И рассказал о своих двухдневных мытарствах и особенно — о насмешливом, злом отказе.
Прасковья Андреевна махнула рукой:
— Это какой дом? С желтыми наличниками? Там Клещи живут. Никого не пускают. Знамо дело, спекулянты: боятся, что проникнет кто-нибудь в их темное дело. А кто говорит «занято», так те не врут. Таких, которые без своей домашней площади, в нашем Болотинске много; и понятно: фабрику пустили, а общежитию только фундамент положили. Опять же ваш брат, военный, известное дело, без жилья: от меня только третьего дня майор с женой и дочкой выехали. Славная такая дочурка у них…
…Ермаков остался доволен хозяйкой и ее домом, но в тот же вечер пришлось ему уступить квартиру новому жильцу.
Он пошел на вокзал, чтоб забрать из камеры хранения свои чемоданы, и по пути, на улице, ведущей от вокзала, встретил тонкую девушку в изящном плащике, всю согнувшуюся от непосильной ноши баулов и сумок.
Был вечер, но видно было, как неловко острым каблучкам на камнях мостовой: ноги вот-вот подвернутся. Девушка остановилась в светлом кругу фонаря, коснулась рукой столба, опуская сумки на булыжник, и растерянно оглянулась по сторонам. «Нет ли такси?» — догадался. Ермаков.
Улица была безлюдна. Девушка уронила голову и провела по бровям перчаткой, Ермакову показалось, что она плачет. Он не отличался особой смелостью в обращении с женщинами, притом — на улице, но теперь его мужское превосходство было вне сомнения.
