Впрочем, одна из задач официально инспирируемой, постоянно подкармливаемой реваншистской пропаганды как раз в том и заключалась, чтобы отвлечь внимание от необходимости решения внутренних проблем. Империалисты, прикрывшиеся вывеской ирредентизма[9], искусно сыграли на трауре по Трианону, выхолащивая реформы, необходимость в которых назревала все сильнее. В ответ на требования проведения демократических преобразований, предоставления земли и прав подсунуть массам ирредентистские лозунги, в ответ на требование реформы с траурным видом, ссылаясь на «тысячелетие границы», произнести: «Трианон!» — это выглядело не так уж неуклюже.
Так ревизия превратилась в центральную, чуть ли не единственную проблему для прежнего венгерского политического строя. Дальнейший путь вырисовывался со всей определенностью: через несколько лет с помощью гитлеровского режима пристегнуть колесницу страны к Германии, вступившей на путь самого разнузданного империализма, и вместе с нею броситься в пропасть на верную гибель. Вместо поиска путей к примирению с соседними народами и к сплочению против германского империализма, угрожавшего независимости каждого из нас, мы позволили ему использовать себя в качестве пешек в игре. Так, германский империализм сначала осуществил раздел Трансильвании, затем тайком пообещал отдать ее всю целиком и нам, и румынам, а сам злорадно смотрел, как оба «претендента» посылают на верную гибель сотни тысяч людей к берегам Дона и за Днестр.
На площади Свободы в Будапеште мы поставили безвкусные памятники, вместо того чтобы воздвигнуть там величественный, красивый монумент в память об освободительной борьбе малых народов Дунайского бассейна и высечь на нем незабвенные строки из стихотворения Ади: «Скорбь венгра, валаха, славянина всегда будет единой скорбью». Тогда не лежали бы сейчас в развалинах городские кварталы вокруг площади.
Дворцовая гостиница в Лилафюреде. Домская площадь в Сегеде, институт ихтиологии в Балатонфюреде, раздувание престижа университетского обучения вместо широкого развития народного образования и проведения демократической культурной политики, рост числа иностранных туристов, посещающих Хортобадь, Бугац и Мезёкевешд, строительство «потемкинских деревень», показное «культурное превосходство», возведение венгерской отсталости в ранг ярмарочной экзотики — все это очень наглядно показывало действительное лицо бетленовской реакции. Новая эпоха, сверкающая фальшивыми и лживыми блестками, сдобренная отголосками трианонского траура. Этот мир необарокко, раболепного преклонения перед сословными и должностными авторитетами породил дух сплошного «Чего изволите?», создал новую форму, новый стиль общественной жизни, хотя и с прежним содержанием. Скачки, блестящая охота, барские пиры, волшебные замки в Лилафюреде, «избушки на курьих ножках» в окрестностях Буды на фоне жуткой народной нищеты — все это якобы служило интересам нации, так как давало возможность заманивать в Венгрию больше иностранцев, которые, поддавшись на эту рекламу, могли стать поборниками интересов венгерской нации, поборниками попранной справедливости… Ради «интересов нации» шли на укрывательство коррупции и грязных спекуляций. Что сказали бы за границей и что сталось бы с мрачной торжественностью трианонского траура, если бы вдруг выявилось, что в стране хозяйничает оголтелая армия спекулянтов, темная компания лиц, расхищающих общественное имущество? Даже уголовных преступников и фальшивомонетчиков обнаглевшее общественное мнение превратило в национальных героев, патриотов, которые-де любой ценой мстят теперь за Трианон…
