— А то! — И смилостивилась: — Ладно, ладно. Я на всякий случай…
На беспричинную злость жены Павел Павлович не обиделся, понял ее. Как и она в свою очередь поняла его, не вступилась однажды за Наденьку, когда муж таки оттрепал ее, навешал ей шлепков по худенькой круглой попке. Наденька училась в третьем классе и как-то принесла из школы сразу два кола и замечание о плохом поведении. В ответ на увещевания и вопросы обеспокоенных родителей она вырвала из дневника позорную страницу, излохматила ее на клочки, присовокупив нахальные слова: «Подумаешь, вот и нету никаких колов!»
Это был бунт, который Павел подавил по-мужски, не слишком сообразуясь с педагогической теорией. Наденька трепку перенесла стоически, не пищала, не плакала, а только глядела на отца с выражением ужасно взрослого сочувствия. Может, ей и больно не было, возмущенный родитель больше шуму вложил в экзекуцию, чем подлинной страсти. Рука, замахиваясь на дочку, онемевала, падала. Потом погоревали втроем мирно так, по-семейному. Наденька дала слово исправиться, хотя, сказала она, ей это будет очень трудно, потому что у них в третьем «Б» полно идиотов и ее никто не понимает. Но она действительно исправилась и третий класс закончила с одной четверкой. А вскоре наступило такое время, когда ее стало невозможно выгнать из-за письменного стола. «Пойди на улицу, Наденька! Вон, там все девочки играют». — «Не хочу, мама. Скучно. Я лучше порисую». — «Разве тебе не нравится гулять и кататься на санках?» — «Мне нравится, мамочка, но в книгах об этом написано интереснее».
Анастасия Ивановна помнит, как двенадцатилетняя Наденька заболела каким-то страшным воспалением. Она заболела и несколько дней не узнавала ни мать, ни отца, витала, одинокая и трепещущая, где-то там, куда никому не было хода. Такой жути Настя прежде не испытывала. Дочка медленно и неотвратимо уходила от нее, цепляясь слабенькими пальчиками за одеяло, царапая стенку. Как угнаться за ней? Как помочь ей, маленькой, избавиться от фантасмагорий, выплывающих из мрака, покрывающих ее глаза серой пленкой безумия? «Паша! Паша! Помоги! Что с ней?» — стонала мать, тоже почти теряя ощущение реальности. Отец приподнимал Наденьку за плечи, тряс, головка ее раскачивалась, как одуванчик, на тонкой шейке. Его собственное потрясение было так велико, что он становился опасен для больной. «Ну, Наденька, это я! А это — мама, мамочка!» — бормотал он, пытаясь высечь из глаз дочки искру разума.
