На выпускном вечере он все же пригласил Наденьку танцевать, дыша перегаром и сияя петушиными глазами.
— По плечу сук руби, по плечу, — посоветовала ему Наденька и танцевать отказалась.
Этого последнего удара Захаров не вынес и через час выполз из туалета совсем в непотребном виде. Подружка Ксана хотела увести Наденьку домой, закатывала от страха глаза. «Он же бешеный, Наденька! Он же на все готов!»
Готового на все Веньку вскоре выпроводили с выпускного бала, но еще долго под окнами школы раздавались его дикие призывные крики.
Наденька ничего не страшилась. Веселая отчаянность колотила ее сердце. Умишко радовался каждый день открывающемуся простору. Уже год она задыхалась от какой-то непомерной, родившейся в ней неизвестно отчего и как скорости. Родители трепетали, натыкаясь на ее сумасшедший ликующий взгляд.
— Что с тобой, девочка?
— Ничего, мамочка.
— Ты не больна?
— Я здорова. Мне очень хорошо жить. Но иногда я куда-то падаю, падаю. Вот тут, под грудью, покалывает, давит. Что это, мама?
Мама не умела ответить, хотя многое знала о дочке, чего никто другой не знал. Даже Павел Павлович — строгий ее муж — не знал.
Анастасии Ивановне было всего-то тридцать шесть лет, и память ее была свежа, как утро. Она помнила мучительно много, и некоторые воспоминания тревожили ее, будто прикосновения небрежных рук, а другие, наоборот, баюкали и уносили в огромное нежное сияние, без звуков и запахов. Туда, где было спокойно и тихо.
Она помнила, как впервые распахнулись на нее и мимо нее неясные, жалобные, ищущие дочкины глаза и раздалось в больничном воздухе мягкое гугуканье тоненького ротика. Ощущение новой жизни, оторвавшейся от ее собственного тела, погрузило Настю в состояние долгого опьянения, полного изнуряющей истомы. «Кто это? — думала она, вглядываясь в скорбно моргающее личико. — Разве он мой, навсегда? Но я не узнаю его!» И от этого своего неузнавания она вдруг почувствовала жгучий стыд перед теплым комочком плоти и истерическую жалость к нему. Словно успела тайком совершить гнусное предательство. Она сохранит в себе боль стыда перед дочкой надолго, очень надолго, а до конца не избавится от нее и вовсе. В чем-то тайно-гнусном Настя заподозрит и мужа, конечно, без всяких оснований. Почти первые слова, которые она сказала мужу, вернувшись из роддома, ошарашили его.
— Если ты когда-нибудь посмеешь ударить нашу девочку, — сказала она, — берегись! Это тебе даром не пройдет.
— Ты что, Настя? — вспыхнул муж.
