Боровков не ожидал от художника такой банальности. Тут же и сообщил ему об этом.
— Банальность? — Антон Вениаминович заметно воодушевился, видимо, был доволен, что разговор стал отвлеченным. — В каком-то смысле любой нравственный постулат банален именно потому, что это постулат. Но попробуйте отмените эти банальности — что останется? Топор в руки и бегом в пещеру?
Боровков не хотел спорить, потому что устал.
— Ладно, вы правы. Я сегодня плохо соображаю. Пойду, пожалуй, прилягу на часок.
— Где ты приляжешь? — пораженно спросила Вера.
— На кровати, где же еще? — встал, потянулся. — Вы извините, Антон Вениаминович, действительно что-то с головой не в порядке. После как-нибудь поспорим. Не расстаемся же мы навеки.
— Пожалуйста, пожалуйста.
Вера уронила голову на грудь, пробормотала себе под нос то ли угрожающе, то ли с мольбой:
— Сергей, я милицию вызову, если будешь хулиганить!
Боровков гордо прошагал в спальню, быстренько разделся, натянул одеяло на ухо и через минуту спал мертвым сном…
Вера его разбудила, теребила волосы, а потом дунула в нос. Он поймал ее руки, притянул к себе, потерся щекой о ее теплую душистую щеку.
— Этот ушел?
— Ушел, — вздохнула Вера. — Наверное, навсегда ушел.
— Скатертью дорога. Он тебе не пара.
— А кто пара? Ты?
— Я гляжу, ты не слишком расстроена потерей?
Вера высвободилась из его объятий нехотя, лениво.
— Ты ведь мальчик совсем, Сережа. Каким же деспотом ты будешь в тридцать лет.
Боровков потянулся, сказал в растерянности:
— Поверишь ли, я не знаю, как буду жить дальше. Раньше знал, теперь нет. Как отрезало. Это ты виновата, сбила меня с толку.
— Ты просто взрослеешь. Не надо искать виноватых.
— Сейчас сколько времени?
— Одиннадцать. Чаю хочешь?
Боровков закрыл глаза, в сморенных веках поплыли оранжевые круги. Крутнулись странные, разноцветные, ощеренные фигуры. «Понимаю, что я утратил, — подумал он, — это называется жаждой деятельности. Значит, вот что случилось. Женщина внесла в мой разум безразличие ко всему, кроме нее самой».
— Ты опять спишь, милый?
Как сладок ее голос, как славно, что она здесь, и никуда не спешит, и можно протянуть руку и до нее дотронуться.
— Я обещал позвонить, проспал.
— Подумаешь, завтра позвонишь.
— Верочка, зажги свет и выйди. Я оденусь.
— Я принесу тебе халат.
— Не надо.
Вера, помолчав, спросила неуверенно:
— Ты разве не останешься?
— Не могу. Мама болеет, ей нельзя волноваться.
— Мама?!
— Ну да. Что тебя удивляет?
Через десять минут он ушел.
