— Какая ты красивая, Вера! Да ты не волнуйся, подумаешь. Антон мне нравится. Пусть немного погостит.
— Не сходи с ума! — Вера к нему потянулась, прижалась.
— Ладно, ладно, — отстранив ее, Боровков прошел на кухню. Важно поздоровался с художником. Тот привстал и кивнул. На нем был вязаный свитер, похожий на тот, который познакомил Боровкова с Верой. Стол был накрыт к чаю: слоеные пирожки, торт, варенье.
— Отлично, — сказал Боровков. — Попьем чайку. Замерз я нынче.
Он сам налил себе чашку, уселся, довольно потирая руки.
— Мы ведь, кажется, с вами знакомы? — вежливо спросил Антон Вениаминович.
— Конечно, знакомы, — обрадовался Боровков. — У нас одна женщина на двоих.
Пока Вера и Антон Вениаминович обдумывали его слова, он отрезал себе кусок торта.
— Что это значит? — прервал затянувшуюся паузу художник, обращаясь к Вере. У нее был сиротский вид, как у птички, впервые попавшей в клетку. Но она быстро взяла себя в руки.
— Сергей, допивай чай и уходи. Я тебя прошу. Слышишь?
Боровков не обратил внимания на ее слова. От чая его сладко разморило. Он не прикидывался, ему действительно было хорошо. Присутствие Веры действовало на него расслабляюще. И художник с умным, печальным лицом, которое он тщетно пытался стянуть в грозную гримасу, был ему люб. Понятно, интеллигентный человек невзначай попал в щекотливую ситуацию и не знает, как из нее выпутаться. Впрочем, Веру он, конечно, не любит. Любил бы, не сидел истуканом, да и не бегал бы к ней на чаепития, давно бы женился. Он и художника теперь жалел, потому что тот придумал закурить и никак не мог зажечь спичку, ломал их о коробок одну за другой.
— Давайте я вам помогу, — предложил Боровков. — Вы, наверное, работали сегодня, пальцы не слушаются? Знаете, у машинисток тоже есть такая профессиональная болезнь, у них иногда кисть отнимается.
Антон Вениаминович наконец сурово нахмурился.
— Какое-то изощренное хамство, ты не находишь, Вера? Осуществляете свою теорию на практике, молодой человек? Я помню ваши рассуждения о бесполезных людях, которых всех следует поубивать без вреда для общества. Даже для его пользы. Как же, как же, помню!
— Серьезно? Я так говорил? Но я так не думаю. Я уж сколько раз замечал за собой, ляпнешь чего-нибудь для красного словца, после от стыда умираешь. Мне все эти ницшеанские теории чужды. По природе своей я гуманист и созидатель.
— Что же вы собираетесь созидать? — ехидно поинтересовался Антон Вениаминович, взглядом прося поддержки у Веры. — Это любопытно. Обыкновенно молодежи свойственна склонность к разрушению. Тем более нынешней, горя не знавшей, перекормленной.
