У нее голубоватые тени под глазами набрякли и потемнели.
— Я ведь ничего плохого не сделала, — сказала она тихо. — Зачем же ты опять надо мной изгаляешься? Уходи, Сережа!
Он пошел в коридор, не спеша оделся, поправил перед зеркалом шарфик. Постоял, подумал. Достал из портфеля злополучную рукопись и вернулся на кухню. Вера сидела в прежней позе, расслабленная, унылая, и смотрела в окно. Два голубя плескались возле стекол, а один бесстрашно взгромоздился на подоконник.
— Я их иногда подкармливаю, — объяснила Вера, вымученно, жалко улыбаясь Боровкову, — вот они и повадились.
Он точно впервые ее как следует разглядел и оценил эту разницу в десять лет между ними. Она вела какую-то смешную, одинокую и яростную борьбу, изолгалась в ней, издергалась, ничего почти живого в ней не осталось, но он и сейчас безумно любил ее взгляд, ее хрипловатый голос, ее испуганную улыбку, ее тело, которое осталось молодым и не научилось лгать, — это сошло на него как наваждение. Он уйдет от нее, конечно, надолго, может быть, навсегда, но это ничего не меняло. Любовь одурманила его рассудок, клещами вцепилась в сердце и скоро, наверное, растерзает его в клочья. Он протянул ей рукопись.
— Почитай на досуге. Я тебе дарю. Мне она не нужна.
— Это твоя повесть?
— Что-то вроде этого.
— Ты мне позвонишь?
— Конечно, позвоню.
Уже очутившись на улице, он почувствовал странное ликующее удовлетворение. Шагал к автобусной остановке бодро, как победитель идет по завоеванному городу. Но в метро задремал и не помнил, как пришел в институт, как очутился в аудитории на семинаре. Наступил черед делать сообщение, Боровков встал и говорил долго, горячо, размахивая руками, с трудом понимая смысл собственных слов.
— Вы больны, Боровков? — участливо спросил преподаватель.
— Почему? Я что-нибудь напутал?
Аудитория притихла.
— Да нет, пожалуй, можно посмотреть и так. Но некоторые ваши мысли, э-э… мягко говоря, малодоказательны. Впрочем, достаточно…
Боровков сел, благодушно посмеиваясь. И тут же получил записку от Кузиной, которую прочитал с живым любопытством. Вот что в ней было написано:
«Сережа, я за тобой наблюдаю, и мне кажется, ты очень поглупел в последнее время. И знаешь, тебе это идет. Что с тобой происходит, дружок?»
Кащенко подделал себе справку о болезни и съездил в деревню на свидание с любимой. Он вернулся через три дня с фингалом под глазом, но преисполненный радужных надежд. Фингал быстро рассосался, но сам глаз долго сохранял победный багровый блеск, и, когда он, сверкая, как черт, розовым белком, глубокомысленно заявлял, что у него все в полном порядке и Вера согласна ждать еще четыре года, Боровкова начинал душить нервный смех.
