— Ты пришел сюда хамить?
— Нет, что ты. Я по-товарищески спрашиваю.
Одна прядь, легкая, пепельная, упала ей на щеку, она раздраженно ее смахнула. Боровков сжался в уголке, ему больно было на нее смотреть, усталую, злую, но и отвести глаз он не мог. Точно рыдания к горлу подступили.
— Ты не обижайся, Вера. Я иногда сболтну языком, потом сам жалею. Это от беспомощности. Я ведь раньше никого не любил. Ты бы меня научила, как себя вести.
Что-то в его тоне ее озадачило.
— Сережа, ты не находишь, что слишком далеко зашел? Я тоже не хочу тебя обидеть, но я же просила оставить меня в покое. Я не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Это же нелепо, пойми. Мне тридцать лет. Наконец, у меня двое детей.
— Просишь оставить тебя в покое? Это ты оставь меня в покое. Ты преследуешь меня, как привидение. Глаза закрою, ты тут как тут. Зачем ты мучаешь меня? Я днями чуть не умер. Так вступило в сердце, думал — финиш. А раньше я и не знал, что у меня есть сердце. Ты все планы мои поломала. Я мечтал сделать такое — через пять лет весь мир повторял бы мое имя. Я не хвастаюсь, я знаю. А теперь кто я — пушинка на ветру. В зеркало стыдно смотреть… Детей твоих я усыновлю. Если тебе деньги нужны, заработаю. У нас будет больше денег, чем у твоего художника.
Вера Андреевна отвернулась к плите, поставила кастрюльку на огонь. Боровков видел ее спину ослепшим слезящимся взглядом. Он еще не выговорился.
— Можешь сколько угодно меня гнать. В дверь выгонишь, в окно влезу. Ты от меня не отделаешься, лучше смирись. Говоришь, тридцать лет. Пусть. Хоть пятьдесят. А почему ты ни разу не сказала, что я тебе противен? Ведь не сказала? Все остальное ерунда. Ты женщина и боишься общественного мнения. Но ты полюбишь меня, и тебе будет плевать на общественное мнение. Годы — ерунда. Один проживет до девяноста лет, и все розовощекий мальчонка. А Лермонтов написал «Маскарад», когда ему не было двадцати. Скажи правду, я противен тебе?
— Не противен, Сережа, — сказала она, не оборачиваясь. — Но я не хочу лишней боли.
— Ты не хочешь?! — Боровков все повышал голос, почти кричал. — Ты не хочешь вырваться из привычного мирка, где ты как рыба в воде. Ну как же — дети, семья, известный художник в любовниках. Это все понятно и приятно. Все как у людей. А тут нахальный мальчишка. Что мне с ним делать, на какую полочку пристроить? Вот чего ты боишься — неизвестности. Никакой лишней боли не будет, Вера. Ты мне только разок поверь, один разок.
