— Мы не смотрели, — отозвался Олег Михайлович, — это ты одна смотрела. Я такую чепуху смотреть не в силах.
— Мама, — сказал Володя звенящим голосом, — а почему такой снисходительный тон?
— Последнее время Вова очень изменился, — Надежда Борисовна обращалась к Боровкову. — Он стал какой-то нервный. Вы его друг, Сережа. Вы не знаете, что с ним?
Глаза ее азартно блеснули. Вовка сам взвинтил разговор до прямых нападок, а тут, понятно, Надежда Борисовна была в своей стихии.
— Я ничего такого не заметил.
— Боюсь, как бы это не отразилось на его учебе. Знаете, вечеринки, девушки, театры — это все хорошо и приятно, но в свое время. Если придавать этому слишком большое значение, можно упустить из виду главное. Вы согласны со мной, Сережа?
— Мама! — У Кащенко волосы вдруг оказались взъерошены, как у мокрого птенца. Олег Михайлович аккуратно промокнул рот салфеткой, поднялся.
— Извините, вынужден вас покинуть. Срочная работа.
— Надежда Борисовна, я не помешаю Володе заниматься. Я завтра уеду, — голос у Веры дрожал.
— Что вы, детка, что вы, — Надежда Борисовна грозно развеселилась. — Я совсем не вас имею в виду. Вы-то как раз здесь ни при чем. Мало ли у него других знакомых девушек.
Вовка вскочил.
— Мама, если ты будешь продолжать в том же духе, я тебе этого не прощу!
— Видите, Сережа, я была права. У него что-то не в порядке с психикой. Верочка, вы не могли бы передать мне вон тот кувшинчик? Ах, вы так мало едите. Вам не нравится моя стряпня?
— Что вы, очень нравится!
Сергею была по душе эта суровая, энергичная женщина, мать Кащенко, у нее в глазах плясали озорные бесенята, и она точно знала, чего хочет.
— Такой же салат готовит моя мама, — мечтательно протянул он. — А вот городские девушки совсем разучились готовить. Эмансипировались до крайности. Представляете, Надежда Борисовна, когда мы собираемся на какую-нибудь вечеринку, приходится стряпать самим. Девицы только что способны принести из дому холодных котлет. Яичницы толком не поджарят. И главное, считают, это в порядке вещей. Доходит до смешного. Один мой приятель женился на такой царице бала, кстати, милая и обаятельная девушка, на пианино превосходно играет, в новейших философских течениях разбирается. Он через месяц от нее сбежал. Он мне сказал: «Не могу, Сергей! Веришь ли, она, если возьмется подметать, весь мусор разгонит по углам и там оставляет. И все лето на обед варила макароны. Сделаешь ей замечание — ревет белугой. Обзывает меня хамом и неандертальцем. Пропади оно пропадом такое семейное счастье».
