Прозвенел третий звонок, но он и не думал подниматься. Вера разозлилась.
— Уж не хочешь ли ты меня уверить, что первый раз изменил своей жене?
— То были несерьезные случайные встречи, ты сама прекрасно понимаешь.
— Случайные встречи? Вот как. И сколько их было? Милый мой, когда ты начинаешь рассуждать о нравственности, мне, ей-богу, становится смешно.
— Вон как ты заговорила!
— Да, заговорила. Сколько можно. Ну да, ты чистенький, жалельщик, хочешь, чтобы всем было хорошо, соблюдаешь санитарные нормы. А я безнравственное чудовище. Так о чем нам говорить? Беги от меня. Или прекрати свое унизительное нытье. Ишь ты, ангелок какой, чистит тут передо мной свои перышки. Ты не хуже меня знаешь, в любви обязательно кто-то страдает… Я тебя раскусила. Тебе мало страданий жены, ты хочешь увидеть и мои. Не дождешься, так и знай!
— Вера, опомнись!
Его глаза стали умоляющими, и опять, сладко и нервно, ощутила она свое торжество. Но она не хотела опоминаться. Негодяй, взял и испортил такой вечер. Досада ее была так сильна, что вот-вот могла перерасти в истерику. Она вскочила и бросилась в гардероб. Дрожащей от напряжения рукой сунула гардеробщику номерок, схватила свой плащ. Художник догнал ее у выхода.
— Вера, подожди!
— Что еще?
— Ты не имеешь права так обращаться со мной. Мы не дети.
— Ты уж точно не дитя.
Она выбежала на улицу, в стылую унылую осеннюю слякоть. Подняла воротник, укуталась в него, чтобы загородиться от скользкого ветра. На ее счастье, прямо к ней подкатило такси. Не раздумывая, она прыгнула в него, сказала адрес. Когда отъезжали, оглянулась. Из подъезда, нелепо размахивая руками, в распахнутом пальто выскочил Антон Вениаминович. Она чуть было не попросила шофера остановиться, но почему-то не сделала этого. «Ничего, побегай, тебе полезно», — подумала злорадно. Съежившись на заднем сиденье, набухала раскаянием. «Ну зачем я так, зачем?! — ругала себя. — Он ни в чем передо мной не виноват, как и я перед ним. То есть я как раз и виновата. Я изломанная неврастеничка, не люблю его, а он хочет, чтобы все было по-человечески, он действительно благородный человек. Я свалилась в его жизнь, как напасть».
Вера Андреевна осуждала себя, но только умом, чувства ее говорили другое; она злилась и на Антона, и на весь мир, который после первого коварного удара — замужества с алкоголиком и подлецом — продолжает ставить ей подножку за подножкой, не дает ни на минуту расслабиться, забыться, даже в радости, даже в любви. Она никому не желала беды и избегала общения с людьми, которые, по ее предположению, могли причинить зло ей, но это не меняло дело. Мир, окружавший ее, был полон жестокости, проявлявшейся не только в прямых своих обличиях, но и в дружеских улыбках, и в добрых намерениях. Женщина, думала она, вынуждена изо дня в день вести титаническую борьбу, которую некому оценить и которая, в сущности, бесцельна. Душа не находит покоя даже во сне. А стоит чуть-чуть распустить вожжи, чуть-чуть приоткрыться незащищенно — и рискуешь получить такую оплеуху, от которой за сто лет не опомнишься. Вспомнить хотя бы бывшего мужа. Разве она вышла за него сослепу, одурманенная любовной отравой? Да вовсе нет. Он и вправду был хорош, когда они встречались, во всяком случае, таким казался, и не только ей, но и родителям, подругам. Интеллигентный человек, красавец мужчина, научный сотрудник престижного НИИ, покладистый, умеющий изящно и остроумно рассуждать на любую тему. Кандидатскую диссертацию защитил словно играючи. О, какой возвышенный образ мыслей, какие великолепные планы! А что вышло? Что из него вышло, или чего она в нем не заметила? Вылупился маленький человечишка с паскудным нутром, трус вдобавок, который и гадости-то делал от страха. Как он самозабвенно иезуитствовал, в какие дебри мазохистского самокопания тащил ее за собой. Потом и поколачивать взялся потихоньку. Да так, чтобы следов не оставить. Потом и за детей принялся. Слава богу, что принялся. Иначе, возможно, она бы и до сих пор тащила свой крест. Русская баба, хоть ты ее в шелка одень, хоть академиком сделай, за своего мужика будет держаться, пока ей все печенки не отобьют, пока дыхания хватит… Э, да что теперь вспоминать…
