На душе у него было туманно. Три месяца прошло с их встречи с Верой Андреевной, и за это время он ни разу ей не позвонил. Однажды в их квартире появилась тетя Марфа со злополучным свитером в руках. Когда она развязала тесемочки на пакете и свитер предстал во всей своей прелести, Боровков опешил. Что-то ему мертвое и больное почудилось в этой нарядной вещице. Марфа объяснила, что не знает, куда этот проклятый свитер деть, Вера Андреевна его забирать не хочет, говорит, что он принадлежит Боровкову. Сергей тут же это подтвердил. Екатерина Васильевна отдала Марфе сто рублей, и дело вроде уладилось. У Сергея появился отличный повод позвонить Вере Андреевне, но он им не воспользовался. Он возомнил, что сумеет перехитрить судьбу, преодолев недуг в одиночестве. С каждым днем слабея и презирая себя, он срывал зло на ком попало и нажил себе за эти дни много врагов. Даже Вика Брегет, терпеливый и прекраснодушный, готов был от него отвернуться, не вынеся постоянных упреков в двурушничестве и кретинизме. Кузина остерегалась подходить к нему ближе чем на сто метров. Она, правда, в глубине души предполагала, что именно ее божественная красота так сильно повлияла на психику и без того неуравновешенного Боровкова. Поначалу она пыталась ему помочь и намекала прозрачно на возможность доверительных отношений, но Боровков в один прекрасный день, обезумев от самомнения, сообщил ей, что неподалеку от метро есть уютная лужайка, где пасутся все окрестные коровы. Поводом для оскорбления послужил ее невинный вопрос: не хочет ли он побывать в консерватории на концерте знаменитого итальянского скрипача. Отсылая ее на лужайку, Боровков выглядел как ужаленный тарантулом житель пустыни, Кузина и обидеться на него по-настоящему не смогла.
Он страдал тяжело и упорно. Ночами подолгу лежал без сна, уставясь в потолок, и с изумлением различал на белой известке наскальные письмена, которые легко прочитывал. Там уверенной рукой было вытесано, что человек ничтожен и никогда ему не выбраться из сетей собственных инстинктов. Суждено ему кисельно трястись от мелких, примитивных страстишек, а мысль его, самая пронзительная и дотошная, вечно будет спотыкаться на простейших вопросах бытия. С рассветом красноречивые трещинки на потолке исчезали, и Боровков, пошатываясь от слабости, выходил на кухню завтракать. Он пил кофе и много ел. Мать он не обижал, почти не разговаривал с ней, но от его случайных взглядов она поеживалась, как от укусов.
