— Ты разберись в себе, Галя, — посоветовал он. — Ты слишком упоена своей внешностью. Это может принести тебя к несчастью. Выйдешь замуж за такого же идиота, как сама, и поломаешь себе жизнь.
Галя не обиделась.
— Что ты хам — это всем известно, Боровков. Но все же я когда-нибудь выведу тебя на чистую воду. Приятно будет посмотреть, как ты ужом завертишься.
Боровков холодно подумал, что скорее всего у него так сложится судьба, что еще многие захотят посмотреть, как он завертится ужом. Но он не даст этой возможности никому. Разве только, когда он станет стар и дряхл, и рассудок его ослабеет. Он докурил сигарету и собрался уйти. Кузина заметила его нетерпеливое движение, истолковала его неверно, положила ему ладонь на колено и проворковала:
— Оставим эти глупости, Сережа! Я не затем тебя звала, чтобы ссориться. Поедем со мной в одно место?
— В какое место?
И что же оказалось? Оказалось, Кузина уже два года посещает какую-то полуподвальную драматическую студию, которую возглавляет профессиональный режиссер. В этой студии, естественно, Кузина имеет сногсшибательный успех. Сегодня у них генеральная репетиция пьесы, которую, кажется, написал сам этот профессиональный режиссер. Но может быть, и не он. Дело не в этом. Дело в том, что Кузину мучают сомнения. Она не может решить: продолжать ли ей занятия в этой студии или послать к черту и режиссера, и пьесу неизвестного автора, и даже все искусство в целом. Перед ней, благоразумной, был выбор. С одной стороны, все уверяли ее, что она талантлива и место ее на подмостках, иначе она сотворит насилие над своим призванием, с другой стороны, она чувствовала, что-то тут не так, потому что уверяли ее в этом преимущественно мужчины, при этом каждый, уверяя, не глядел в глаза, а старался обязательно взять ее под руку, и профессиональный режиссер уже два раза приглашал к себе домой для вечерней интимной репетиции, необходимой, по его словам, для окончательной доводки деталей.
— Молодец! — сказал Боровков. — Молодец, Галка, что не хочешь дешево продаваться. Но я-то тут при чем?
— Мне важно знать твое мнение о моей игре, — разговор пошел чистый, дружеский. — Я тебя очень уважаю, Сережа! Ты не обижайся, что я тебя иногда подкалываю. Я там у них никому не верю. А тебе поверю.
— Поедем, — согласился Сергей. — Я ваш этот театр в два счета раздраконю. Заодно и режиссеру твоему набьем рыльник.
— Ничего не надо раздраконивать, Сережа. Ты просто посидишь в сторонке и посмотришь. Я сказала, что приведу на репетицию брата.
